Блудные братья

– Какое-то время парня ждет нелегкая жизнь, – задумчиво сказал Кратов, припомнив рассуждения Грегора о клыках и щетине.

– И в-третьих, – сказал Тонг. – Я благодарен вам за доверие. Вы оказались достаточно мудры, чтобы предоставить нам возможность самим исправлять наши ошибки. У вас было моральное право собрать всех детей и прочесть им суровую нотацию. Но вы поступили иначе.

– Точнее, я не поступил никак, – поправил Кратов. – Это не совсем в моем стиле, но… из меня неважный учитель. Должно быть, я не настолько взрослый сеньор, чтобы не бояться детей.

* * *

Гравитр прилетел к полудню. В кабине сидел мощный подросток, которого все называли Большим Виктором. По всей видимости, он уже был в курсе последних событий, отчего имел комично перепуганный вид. Его немедля облепила малышня и повлекла на правеж к учителям. Быть может, тайне происхождения круглоухого бионта суждено было раскрыться.

Кратов подхватил свою сумку. Слава богу, его никто не провожал, кроме, разве что, Сэра Генри – так на скорую руку окрестили баскервильского пса, приладив ему на морду круглые черные очки-консервы, чтобы уберечь от яркого дневного света гипертрофированные больные глаза.

Кряхтя, он поднялся и побрел к машине. Его слегка пошатывало, в голове все еще плавали лоскутья болезненного тумана.

Откуда-то из-за угла вывернулся Майрон. Завидев Кратова, он придал лицу крайне озабоченное выражение и попытался проскользнуть мимо.

Это ему не удалось.

Сэр Генри глухо заворчал, а Кратов сцапал Майрона за плечо.

– Шерстистый носорог, – сказал он с наслаждением, – был глупым, упрямым и свирепым животным. Таким же, как и его местные правнуки, но намного крупнее. И все его нравственные пороки количественно соответствовали его габаритам. И с прохожими он раскланиваться не станет. Генофонд не позволит. А если ты снова схитришь и поправишь ему инстинкты, это будет уже не шерстистый носорог, а кукла, зомби. Ты знаешь, что такое «зомби»?

Майрон, хлюпая носом, закивал, как болванчик.

– Ты хочешь сделать носорога-зомби?

Майрон с той же частотой отрицательно замотал головой.

Кратов подумал, чего бы еще сказать страшного и убедительного, но в голове больше не рождалось слов, допустимых для употребления в обществе детей.

– Иди и впредь не греши, – буркнул он, отпуская плечо.

Сумка полетела в открытую кабину. Кратов попробовал молодцевато вспрыгнуть следом, как обычно и поступал, но острая боль, проснувшись в плече и отозвавшись под лопаткой, вынудила его убавить резвость. Он опасливо поднялся в кабину и умостился в кресле пилота.

Сэр Генри стоял в некотором отдалении, вывалив язык и искательно шевеля обрубком хвоста.

– Ты же понимаешь, – сказал ему Кратов. – Я не могу тебя забрать с собой. Тебе нужно быть здесь. Тебя здесь будут кормить, лечить и жалеть. Пусть только попробуют не жалеть… А у меня даже дома своего нет. Будь здоров, парень.

Он захлопнул дверцу и запустил генераторы.

Позади него деликатно откашлялись.

– Только не думай, Третий, что я не чуял твоего эмо-фона, – проворчал Кратов. – Ты его заглушил, не спорю. Но эти ухищрения для меня не годятся.

Ертаулов бесшумно переместился в соседнее кресло.

Старый, изношенный, опустившийся человек. Неряшливо одетый в вытертые добела джинсы и заношенную серую фуфайку, плохо выбритый. В черные, отросшие сверх меры волосы вплелись седые пряди. Запавшие глаза утратили прежний живой блеск. Никакой это был не прежний Стас Ертаулов, а нечто совершенно иное, чужое и даже страшноватое.

Но вот он улыбнулся. И эта бурая, обветренная рожа на мгновение преобразилась, словно из-под грубо нанесенной на древний холст авангардистской мазни вдруг проступил чистый и юный лик.

– Привет, Второй, – сказал Ертаулов просто. Как будто не было этих бесконечных лет и десятилетий, а расстались они только вчера… выйдя из-за столика какой-нибудь нехитрой таверны, вроде «Ангел-эха».

Кратов молча кивнул, собираясь с мыслями.

– Что же ты хочешь от меня, Второй? – спросил Стас. – Зачем же ты меня искал? А?

* * *

– Куда мы летим?

– Пока что ты летишь со мной. Когда мы окажемся на материке, ты сам назовешь мне ту клинику, в которую мы двинемся дальше. Кстати, вот тебе список самых лучших, – Кратов включил автопилот и, пошарив в кармане куртки, вытащил листок белой бумаги, заполненный мелким и аккуратным почерком учителя Тонга.

– У меня со здоровьем все в порядке, – насторожился Ертаулов.

– Конечно-конечно. Если только ты и дальше намерен прятаться от меня и от всего остального мира по темным углам…

– Я прекрасно жил все эти годы. Мне никто не нужен. И я никому не нужен!

– Говори только за себя. Как ты ни старался оборвать все связи, на этой планете еще осталось несколько десятков людей, кто помнит тебя и любит.

– Любит?! – Стас залился отвратительным истерическим смехом. Никогда раньше он так не смеялся. – Где же они были раньше с их любовью? Где они были эти двадцать лет, когда…

– Вот видишь? Тебе вовсе не было так замечательно, как ты утверждаешь. Тебе нужна была помощь. Но ты же ни о чем не просил.

– А я должен был просить?

– Видишь ли… – Кратов улыбнулся. – Человек устроен не намного сложнее, нежели автомат для раздачи горячих сосисок. И к тому, и к другому нужно хотя бы подойти. И очень желательно как-то обозначить свои намерения.

– Ненавижу горячие сосиски! – прошипел Стас.

– Вот поэтому никто и не знал, что с тобой происходит, и что тебе нужна помощь, – рассуждал Кратов. – Ну кому могла прийти в голову такая бредовая мысль, что весельчаку и остроумцу Стасу нужна поддержка? Когда он сам всегда был поддержкой нуждающимся… Кто мог знать, что Стас давно уже не весельчак?

– Это верно, – Ертаулов скорчил желчную гримасу. – Я навечно распростился с весельем, когда прошел через пустой, мертвый корабль на центральный пост.

– Почему ты говоришь – пустой? – удивился Кратов. – Ты был там не один. Там были все мы…

– Я был там – один, – раздельно проговорил Стас.

– Ладно, – проворчал Кратов. – Расскажешь как-нибудь после…

– Ты, наверное, думаешь, что я стану винить тебя за это двадцатилетнее равнодушие?

– И будешь совершенно прав. Я вел себя как натуральный свиной самец. У меня нет оправданий этому чудовищному свинству.

– Я не удивлен, что ты так легко и надолго позабыл обо мне. Я не удивлен, что обо мне позабыла Рашуля. Чего можно ожидать от теней!

– Да, да, она мне рассказывала… – покивал Кратов. – Ничего, если моя тень влепит тебе между рогов почти так же весомо, как и оригинал?

– Это ничего не доказывает, – упрямо произнес Ертаулов. И вдруг, состроив очень знакомую лукавую физиономию, сделал вид, что на всякий случай отодвигается. – Тени бывают очень плотными.

– Хорошо, пускай я – тень, – усмехнулся Кратов. – Тень, которая два десятка лет обманывает всю Галактику, прикидываясь живым человеком. Эта удивительная тень шесть лег отзвонила в плоддерах. Горела в огне, тонула в болотах дерьма, мерзла в ледяных пустынях. Ей все время было больно – совсем как настоящему человеку! Она читала наизусть «хокку» и «танка», умиляясь их обманной простоте, пила вино, а чаще – пиво, предпочтительнее «Карлсберг», любила женщин. И тогда ей было приятно – совсем как человеку. И поверь: женщинам тоже чаще бывало приятно, чем нет.