Бог не Желает

Затем что-то громадное заполнило пещеру. Дамиск поглядел вверх.

Серый медведь, которого он убил годы назад, на дыбах был ростом с двух мужчин. Этот был вдвое больше, размером с карету. Ледяная грязь падала с бесцветного гнилого меха. Опущенная голова миновала Дамиска, слишком большая, чтобы украшать дом человека; глаза - пустые ямы, песок сыпется из распахнутой пасти и вылетает из ноздрей с каждым неровным, дребезжащим выдохом.

Почва тряслась под ногами, когда зверь выбрался из устья пещеры и пошел по склону. Дамиск даже сквозь визг ветра расслышал далекие вопли.

Зверь зарычал и ринулся подобно лавине.

Дамиск вскочил, чтобы увидеть, как медведь добирается до первого из невезучих гадающих. То, что взлетело к небу из челюстей, уже не походило на человеческое тело. Саэмды что было ног бежали со стоянки, но с тем же успехом могли бы ползти. Скорость гигантского медведя была поразительной, ужасающей, он нападал столь расчетливо и решительно, что явно вознамерился не оставить в живых ни одного северянина.

Дамиск шатался, возвращаясь в пещеру. Мысль попытать удачу, прячась от зверя среди голой тундры, заставила подогнуться колени. Внутри уже не было ветра. Даже холод уходил, вода капала со стен, словно пот, лилась с потолка. Еще онемелый от ужаса, Дамиск обошел алтарь и побрел в глубину пещеры, дальше, чем решался ранее. Проход стал узким извитым спуском - здесь явно не было места для гигантского медведя. Откуда же тот взялся?

Он шел дальше, глубже; воздух стал холоднее, мрак абсолютным. Он выставил руки. Мысль почти заставила остановиться.

"Я мог бы скрыться здесь.

Пока зверь не вернется, не заляжет за троном - без шанса пройти мимо. Что тогда?

А если бы оставил парня тонуть? Сидел бы сейчас в "Трехлапом Псе", напиваясь и мечтая о быстрой, милосердной смерти. Чувство вины такое может сделать... с тем, у кого осталась хоть какая совесть.

Нет, Дамиск, давай без сожалений. Ты дал ему шанс. Должен был".

Он шел, шаг за шагом, вытягивая руки. Ничего не видно, ничего не слышно, даже водяной капели.

"Что, если это и значит быть мертвым? Душа теряется и плывет сквозь забвение? Что, если нам дана лишь жизнь? И нет ни карающей руки, ни весов? Жизнь, полная решений, и никакого конечного ответа. Никакой книги и никакого правосудия".

Мысль ужасала. Он видел слишком много жестокостей, слишком много предательств. "Вот дрянь, уж лучше бы на той стороне нас поджидал какой-то ублюдок. Искар Джарек, устремляй свой хладный безжизненный взор на каждого прибывшего. Не слушай льстивых слов, не поддавайся жалости к не знавшим лучшей доли. Мы знали, что делаем. Отлично знали".

Внезапно руки коснулись чего-то обжигающего, от отшатнулся и выбранился. "Лед. Вертикальная стена льда". Он подался вперед, ощупывая скользкую поверхность быстро немевшими пальцами, и правая рука провалилась в трещину. Лед здесь был расколот.

Дамиск прошел в расселину. Воняло медведем. "Он был заморожен? Пленен льдом?" Охотник обернулся, ожидая увидеть далекое мерцание света от устья пещеры. Но была лишь чернота. Слишком много поворотов? Он пошел назад, по своим следам.

Но через десять шагов замер с вытянутыми руками. "Заблудился. Путь назад не равен пути вперед. Я в Оплоте Зверя, в старейшем из садков. Что теперь?"

Порыв воздуха сбоку зашептал намеком на тепло. Он осторожно повернулся туда. Запах сырой земли и соли.

Звуки в ушах были биением крови или чем-то иным? Дамиск шагал к этому тихому дыханию. Пол поднимался; затем появилось мерцание, постепенно обрисовав контуры пещеры. Он взбирался по склону.

Проход сузился, пришлось поднырнуть под каменный навес. Он присел. Тусклый свет показал странные темные пятна на пороге. Он всмотрелся. Отпечатки рук, короткие пальцы, широкие ладони. Краска алая или черная - сказать было невозможно. Но каждая ладонь были прижата к краю узкого выхода, будто стараясь расширить устье. Или пытаясь удержаться внутри?

Далее мутный свет показал проход, узкий и неровный, песок под ногами - белый, усыпанный листьями и сучками. Стены по бокам украшены изображениями зверей, природные трещины усилены, придавая барельефам форму. Он видел много знакомых животных, но еще больше совершенно неведомых.

Дамиск ускорил шаги, поднимаясь. Шипящий звук стал громче - не биение крови в черепе, но шум извне.

Резкий солнечный свет окатил следующий поворот, показав ровную площадку из того же белого песка и устье пещеры. Кольцо камней, окруживших какое-то черное пятно. Небо было ярко-синим, воздух окатывал необычайным теплом.

Он вышел на узкую скальную полку. Внизу, на высоте роста четырех или пяти человек, тянулась полоса пляжа. Он оказался на середине утеса. Море несло пенные бирюзовые волны, вдалеке напротив едва можно было различить другой берег.

– Чтоб меня!

Трудно было сказать, приблизились ли горы. Волнистые просторы покрытого мхами камня тянулись, кажется, до подножий далекого хребта. Но тут хотя бы были впадины, в которой можно было найти воду, черную и согретую солнцем.

В полдень Рент положил бесчувственного Жекка - позаботившись, чтобы голова не ударилась о камень - и помедлил, изучая обожженное солнцем лицо. Рент тащил Говера уже три дня, и тот ни разу не очнулся. Дыхание было глубоким, но медленным, раны уже не кровоточили.

Рент потянулся, разминая натруженные плечи и больную спину. Только ли усталость заставляла его ощущать, что Говер становится всё тяжелее, тяжелее, чем должен быть? Он вздохнул и прошел к прудику.

Там кишели личинки москитов, и он нацедил воду через мох, в отбеленную солнцем чашу из свода черепа, которую нашел два дня назад. Поднес край к губам Говера, позволив воде капать внутрь. Тот, как всегда, закашлялся. Рент не знал, попала ли вода внутрь. И даже кашель не заставил Говера проснуться.

Дамиск описал себя как одиночку, который, если найдет компанию, изливает слова бесконечным потоком, словно стремясь облегчить давление избытка одиноких мыслей. Теперь Рент его понял. Некоторое время он пытался говорить с духом в железном ноже, но способность духа беседовать, кажется, пропала, едва тот полностью погрузился в лезвие. Он пытался говорить с Говером, что тоже было бесполезно.

А он был полон слов, полон мыслей, которые некуда деть. Так вот что значило быть одиноким! Целый внутренний мир без выхода, без слушателей и свидетелей. Если в нем есть красота, никто не узрит. Если он страдает, никто не услышит зов о помощи.

Он сел наземь у неподвижного тела Говера, устремив глаза на пустую черепную чашу. Череп казался человеческим. Рент заметил мелкие осколки, когда его подобрал - куски челюсти и скулы, похороненные мхом. Но ни признаки остального тела. Края были погрызены мышами.

Может быть, однажды его череп возляжет здесь на постели из мха. А череп Говера в нескольких шагах. Тела растащат падальщики. И останется лишь загадка, как бывает со всеми костями. Сколь многое в мире неведомо и таковым остается навеки.