Богатырь сентября

– Стой! – Салтан нахмурился и сжал ее руку. – Ты знала? Знала, что Гвидону в темном свете жить?

– Так я тебе уж говорила об этом! Помнишь, как был ты у меня в гостях… – Медоуса улыбнулась с игривым намеком.

Салтан стиснул зубы. Что именно она ему тогда сказала, он понял не сразу, а только в доме у Тилгана.

– И ты сей замысел не оставила, даже когда Елену с сыном из бочки вынули, – процедил он.

– Как я могу отказаться? – Уже без улыбки Медоуса устремила на него жесткий взгляд. – Не я же это все затеяла! Устроено все теми, кто посильнее и меня, и тебя! Сама Змееногая пожелала, чтобы сын ее в белом свете правил.

– И ты послала Гвидона в Волотовы горы, чтобы он там остался! Сама ты… нрава змеиного, хоть и не змееногая.

Несколько мгновений они сверлили друг друга сердитыми взглядами, потом лицо Медоусы смягчилось – видно, побоялась опять постареть.

– Погоди гневаться. Выслушай сперва.

– Ну, говори, – позволил Салтан, намереваясь верить ее словам с большим разбором.

– Есть ведь у меня, кроме Кикниды, и вторая дочка, Смарагда. Смарагда – младшая, ей я назначила царицей в белом свете быть…

– Почему младшей – в белом свете? – спросил Салтан. – Ты ее больше любишь?

– В темном свете править почетнее, – строго ответила Медоуса. – Ночь старше дня, мертвые старше живых, волоты старше рода людского. Потому в темном свете править надлежит той, что старше.

– А-а, – только и сказал Салтан.

Для него-то, наоборот, белый свет был лучше темного, и он еще раз осознал, сколь по-разному они со сватьей смотрят на жизнь.

– Смарагда должна была за Тарха выйти. Да воспротивилась, девчонка дерзкая! Не мил он ей, видишь ли! Только у меня не забалуешь! За непослушание надела я на нее шкурку беличью и велела песенки петь да орешки грызть! – Медоуса хохотнула. – Плясать она ловка – ты сам видел.

– Беличью шкурку? Орешки? Господь Вседержитель!

Перед глазами Салтана встала белка, ее смышленая мордочка, сердито сжатые кулачки… и как она запустила ему орехом в глаз, а потом отчего-то передумала и велела собрать еще…

– Так это была не зверюшка, а дочь твоя?

– Когда как, – усмехнулась Медоуса. – По белому свету ходить ей зверюшкой, пока… А как шкурку снять, она знает.

– Так что с моим сыном будет? – Салтан опять нахмурился. – Ты его послала на темный свет, чтобы он там остался?

– Скажи ему, чтобы не ходил! Он-то дитя послушное – волю твою родительскую исполнит безропотно! – язвительно ответила Медоуса. – Сейчас Тарх Мракотович владеет и Кикой моей, и городом ее Лебедином, и темным светом. Хочет твой сын владеть Кикнидой – придется ему с Тархом биться. Одолеет Гвидон – воцарится в темном свете, как ему от роду назначено.

– А если он туда не пойдет? – спросил Салтан, ощущая в себе твердую решимость употребить родительскую власть ради спасения чада.

– А не пойдет… Весь мир перевернется вниз ветвями, вверх корнями, и каждый из них, Гвидон и Тарх, там окажется, где ему быть назначено, только уже со всем своим царством-государством вместе. Не мы это устроили, не нам и менять. Так что самое лучшее: если Гвидон Тарха одолеет, с Кикнидой на темном свете останется и с городом своим. А Тарха на белый свет спровадит и жену ему вручит ту, что для него предназначена.

– Это кто? – Салтан запутался, голова шла кругом.

– Да та, которую я вам в орехе золотом вручила и велела Тарху передать! Дочь моя Смарагда! Белка-затейница! Понял теперь?

Золотой орех из красного мешочка оказался вместилищем белки… а под шкуркой белки прячется вторая дочь Медоусы…

– Что-то она не рада была! – Салтан вспомнил, как белка выставила кулачки, когда они рассуждали, не отдать ли ее волотам.

– Не рада. Потому и стала сперва белкой, а потом и вовсе орехом. Да Тилган вмешался, не хотел, чтобы дочку против воли замуж выдавали. Ишь, жалостливый какой! Да вон они идут, – вдруг сказала Медоуса, глядя куда-то в сторону.

Салтан глянул – от дубравы к ним приближались Гвидон и с ним какая-то девушка в пышном облаке рыжих волос. Первым сердца коснулось облегчение – сын возвращается живой и здоровый, – но внимание отвлекла его спутница, одетая… одетая…

– Господь Вседержитель! – Салтан закрыл лицо рукой. – У тебя вон какие платья, трех таких завернуть можно, а дочке шелков пожалела!

– Исполнит волю мою материнскую – оденется в шелка и бархаты! – язвительно ответила Медоуса. – Пока противится – будет в шкурке беличьей ходить. А из шкурки, сам видишь толкового платья для девицы никак не выгадать!

Хохоча, Медоуса попятилась за дуб и скрылась с глаз. Салтан пошел навстречу сыну и обнял его.

– Бать, я с добычей! – радостно похвастался Гвидон. – Три стрелы золотые, из волос самого Солнце-князя выкованы! Ты бы видел его дом! У него там все из золота! А служат ему двенадцать девок…

Слушая его, Салтан разглядывал рыжую девушку. Она смотрела на него и приветливо, и дерзко, но вдруг переменилась в лице: увидела, как из-за дуба выходит Медоуса.

Увидев чародейку, Гвидон осекся.

– Здравствуй, молодец! – Медоуса кивнула ему. – И ты здравствуй, затейница! Не надоело в беличьей шкурке бегать? Не все еще песенки перепела? Не все орешки перегрызла?

Смарагда только дернула головой, но промолчала.

– Так что, молодец, – обратилась Медоуса к Гвидону, – знаешь теперь, что тебя в темном свете ждет?

– Жена моя ждет, Кикнида-царевна, – твердо ответил Гвидон. – Я за ней пойду.

– Видишь? – Медоуса показала на него Салтану. – Попробуй-ка отговорить твоего сынка покорного! Расскажи ему, что коли даже и отобьет Кикниду, в темном свете с нею останется! А не захочет – сам белый свет и темный местами поменяются, и все так будет, как Змееногая пожелала!

– Коли так суждено, я и на темный свет готов, – почти без колебаний объявил Гвидон. – Лишь бы мне Кику найти.

– Ну так ступайте. А ты проводи их, – велела Медоуса дочери. – Опять в орех прятать тебя не буду. Не пойдешь за Тарха – весь век белкой проживешь, песенки распевая. А орехов-то сколько нынче уродилось – грызть не перегрызть!

Медоуса засмеялась – больше досадливо, чем весело, – взмахнула широкими рукавами, и над лугом взмыла черная лебедь. Трое оставшихся провожали ее глазами, пока она не превратилась в черную точку и не скрылась где-то в тучах между мирами.

Потом переглянулись. Салтан вздохнул. Не хотелось ему вести сына на темный свет, но что если иначе и правда весь мир перевернется вниз ветвями, вверх корнями? Мелькала мысль: если Тарха вовсе истребить, может, и переворачивать ничего будет не надо? С него же все началось, со змееногой богини порождения.

– Здравствуй, Смарагда! – наконец обратился Салтан к рыжей девушке. – Прости, что я тебе с орехами досаждал, но откуда же мне было знать?

Смарагда хмыкнула и дернула плечом: