Боговы дни

— Ложись спать, а завтра проснёшься — мы будем уже далё-ёко-далёко, — сказал дед.

Пашку уложили на нижнюю полку одного, как взрослого, и в зыбком полусне всё вокруг наполнилось видениями. Он смутно слышал, как поезд останавливаетсяна большойстанции. Наминутку открыл глаза: по стенам сумеречного купе скользили призрачные блики, за окном светилось множество огней. Стук колёс затихал, его сменяла тишина, наполненная дыханием и храпом спящего вагона. Пашка знал, что это станция, которую дед и бабушка называли забавным именем «Тайга». Вдруг раздался страшный грохот и лязг, и он стукнулся лбом в стенку.

— Язьви тебя-то! — охнула бабушка.

Пашка хотел заплакать, но, вспомнив, что он уже взрослый, только потер ушибленный лоб. Маневровый локомотив отцеплял их от старого состава и тащил куда-то на запасной путь, чтобы оставить там на несколько часов, а потом прицепить к другому поезду.

Раньше Пашка думал, что Тайга — это что-то вроде одинокой платформы в лесу, по которой ходят волки и медведи, а кругом — синие таёжные дали. Но Тайга оказалась кучей огней, и по перрону ходили не медведи, а суровые дядьки, постукивая молоточками под брюхом вагонов и жутковато попыхивая огоньками цигарок. Пашку, как магнитом, тянуло к окну, но бабушка прогоняла его:

— Паша, лежи спи, завтра насмотришься!

Он засыпал, вновь просыпался, до него доносились гудки локомотивов, плавающий женский голос, время от времени вдруг появлявшийся в этой удивительной ночи, говоривший что-то неразборчивое. Другие радиоголоса резко переругивались, метались и наскакивали друг на друга где-то в отдалении. Все они переплетались в сонной пашкиной голове, превращались в трёхлитровую банку, набитую белыми мельтешащими бабочками-капустницами.

Потом в загадочном мире, из которого доносились звуки и голоса, кто-то неподалёку начал насвистывать песенку про чёрного кота… Пашке страшно хотелось выйти из вагона, посмотреть, что происходит. Но в конце-концов сон одолел и бабочек, и чёрных котов. Пашка заснул так крепко, что не слышал, как вагон прицепили к новому поезду, и таинственная Тайга уплыла в ночь.

* * *

Когда он открыл глаза, в купе уже играло яркое солнце, колёса поезда бодро стучали. Дед с бабушкой пили чай, золотились кольца пара над их дымящимися стаканами, за окном бежали сверкающие от росы поля и перелески. От призрачной ночи с чудными голосами не осталось и следа. И Пашка сразу забыл и о ней, и обо всей прошлой жизни, которую она отсекла.

— А-а, Павлуха проснулся, — сказал дед, лукаво глянув на Пашку. И повторил нараспев: — Павлу-уха проснулся… Вставай, уж пора завтракать.

За завтраком, прихлёбывая из стакана в массивном железнодорожном подстаканнике горячий чай, дед говорил Пашке:

— Приедем в Спасскую — пойдём в березник, нарвем душицы, будем пить чай с душицей. Помнишь, как позапрошлый год ходили? Какой у нас там бе-ре-е-езник!

Единственное, что Пашка смутно помнил с позапрошлого лета — это березник: нечто огромное, зелёное, полное зыблющегося света и теней, и больших чёрных муравьев, которые падали за шиворот, больно кусались. Помнил, как огнём обжигал запах ладошки, когда похлопаешь по муравьиной куче, помнил красивый, как из сказки, алый цветок — Марьин корень. Быстрей бы приехать!..

Пашка немного погулял по вагону, таращась на незнакомых дяденек и тётенек, стариков и детей, которые завтракали и беседовали, играли в карты или просто лежали. Потом он поиграл, попереглядывался с маленьким мальчиком, который тоже гулял по вагону, доходил до их купе, выглядывал из-за перегородки, встречался с Пашкой глазами и тут же убегал. А потом в большом мире за окном вновь появились и начали переругиваться сердитые радиоголоса — поезд подходил к крупной станции.

— Вот уже Мариинск, — сказал дед.

Пашка поглядел в окно: словно чудовища, наплывали огромные товарные платформы с углём, длинные, как поезда, серые пакгаузы с голубями на просторных крышах…

Объявили стоянку, дед с Пашкой пошли поглядеть на станцию, а бабушка осталась. Она побаивалась выходить — вдруг поезд уйдет без неё!

— Далёко не ходите, отстанете — я сразу умру, — серьёзно предупредила их она.

Они вышли на солнечный, наполненный бодрой вокзальной суетой перрон. У Пашки, ещё плохо понимавшего разницу между промежуточными остановками и конечной станцией, в голове началась лёгкая путаница.

— А мы… ещё не приехали? — спросил он, уставившись на проходящего мимо дядьку в замасленной робе, который толкал перед собой пустую тележку для чемоданов и попыхивал цыгаркой. — А когда мы приедем?

— Ещё далёко, — дед потрепал его по круглой стриженой голове. — Вечером приедем в Ужур, к бабе Марусе, а в Спасскую поедем завтра на автобусе…

Пашка заворожённо смотрел на огромные зелёные вагоны, на стоявшие на рельсах чудовищные железные колёса, налитые нечеловеческой мощью… Тело поезда, казалось, уходило к самому горизонту, где сверкающая на солнце паутина рельсов и проводов почти касалась края голубого неба. Где-то там, за лежащим на этом краю одиноким белым облачком, ждали Пашку березник с алым цветком и бабушка Катерина Ивановна…

Дед взял размечтавшегося Пашку под мышки, поднял в воздух и поставил на высоченные железные ступеньки назад в вагон:

— Беги к бабе, а я пойду куплю газету.

Пашка вернулся в купе.

— Уедет поезд — будет ему газета! — недовольно сказала бабушка, когда он доложил про деда.

Пашка тоже начал побаиваться. В его и бабушкином представлении отстать от поезда было таким ужасом, что лучше уж сразу умереть. Пашка представил сцену: поезд уходит, дед остается один среди чужих людей, понимает, что они с бабушкой уехали, и прямо на перроне умирает от отчаяния. Потом в поезде умирает бабушка. Потом — он, Пашка…

Вместе с бабушкой он тревожно поглядывал в окно на снующий по перрону народ. Деда не видать.

Вот что-то пробубнил женский голос из вокзального репродуктора. Пашка с бабушкой ничего не разобрали, волновались всё больше. Вдруг от головы до хвоста состава судорогой пробежала дрожь. Они тоже вздрогнули и, словно в замедленном кино, увидели, как тронулись с места, неторопливо поплыли перрон и здание вокзала. Разом померкли солнце, летнее утро, в прах рассыпалось сказочное царство с лесом и речкой.

— Это уж чё, поехали? — бабушка глядела на плывущий вокзал, на испуганного Пашку выпученными глазами, словно не веря в происходящее. — Дак это он где?!.

Она встала, чтобы бежать к проводнику, но в купе живой-здоровый, с газетой «Известия» в руках, вошел дед. Снова вспыхнуло в небе солнце, вернулись на свои места утро и сказочное царство.

Не вернулось лишь порушенное бабушкино здоровье.

— Вот что ты делашь! — ругала она деда, держась за сердце. — Парнишка напугал и меня!