Большая судьба

– Корунд!
– весь засиял Аносов.
– Молодец, ох, милый мой, ты и не знаешь, какой ты молодец!
– потянулся он к деду.

– Куда мне до молодца!
– улыбаясь, ответил Евлашка.
– Ты бы у мурзинских горщиков побывал, - вот те с камнем умеют разговаривать. Бери и любуйся!
– передал он горному офицеру осколок.

Аносов осторожно извлек из него кристаллы. Они маняще мерцали синеватым огоньком.

– Краса! Душу минерал показывает!
– залюбовался кристаллами Евлашка. В его простых словах прозвучала большая и искренняя любовь.
– Скажу тебе, Петрович, про младость свою. Мальчонкой был, нашел я в придорожной пыли маленький теплый камушек, так и светится он, как синяя лампочка. Не знал я в ту пору, что за камень нашел. Отнес его к старому гранильщику и спрашиваю: "Что за камушек, что за искорка?". Гранильщик надел очки, глянул сквозь них на мою находку и сказывает: "Удача тебе, аметист это, дорогой самоцвет!". И поверишь, Петрович, так он мне в душу пал, что с той поры и потянуло в горы, и, как волшебство какое, то здесь, то там и находишь красоту земную...

Переговариваясь, они рылись в отвале и находили всё новые кристаллы корунда. Аносов подолгу держал их в руках, любовался. Понемногу набралась ладанка кристаллов. Солнце скрывалось уже за вершинами бора, по земле побежали прохладные тени.

– Скоро и ночь, - сказал дед и добавил: - На сегодня хватит, Петрович...

Они выбрались из отвала. Шум на прииске стихал. Ярко пылали костры у бараков. Стряпухи торопились с ужином. У огней уже толкались забойщики, возчики, свальщики, разборщики, промывальщики, - усталый, оборванный народ. В бараках - густая тьма. Солнце скрылось, погасла заря, и звёзды засверкали в темно-синем небе.

– Ну что за жизнь тут! Вольная каторга!
– с презрением бросил Евлашка.
– С утра до ночи маются и живут, как варнаки...

Смотритель устроил их в свою горенку. Румяная стряпуха накормила их горячим варевом. Аносов и дед дружно поели и забрались на нары. В окно пробился лунный свет, и всё приняло таинственный вид. Евлашка заворочался, заговорил:

– Сказать, Петрович, по совести, горщику только и счастья, что полюбоваться на самоцвет-камень, а корысти никакой. То случай выпадет продать самое драгоценное за грош, то купец надует, если не понимаешь толку в камне. Скажу бывалое: у нас на селе один мужик пахал огород и выпахал изумруд. И какой самоцвет! Редкой красоты камень и необычайной величины. Пахарь в земле понимает многое, а в камне несообразителен. Отнес он самоцвет купцу и говорит: "Купи!". Тот сразу сообразил, с кем имеет дело, и отвечает скучно: "Что ж, купить можно, только камень не чистый. Но так и быть, на твою бедность жертвую полсотни рублей!". Мужик рад, отдал изумруд и ног под собой от счастья не чует. А купец отнес самоцвет знающему гранильщику и похвалился: "Ну-ка, полюбуйся на жар-самоцвет, огонек зеленый". Гранильщик глянул, и тепло побежало по жилам. Видит дивный, чистой воды камень. Торговались-торговались, купил у продавца изумруд за тысячу. Отгранил его катеринбурхской гранью, весь зеленый огонек собрал в золотистые лучи и вывел наружу. Заиграл-заманил, камушек-самоцвет. Отнес на фабрику, и там ему давали пять тысяч рублей. "Нет, шалишь, не обманешь!
– рассудил гранильщик.
– Такому камню высокая цена!" Поехал он в Санкт-Петербург и продал тот камушек женке банкира Берхен за двенадцать тысяч рублей. Вот как обернулось дельце! А только на том не кончилось. Берхен, хоть и дорожила камнем, а поехала во Францию и там продала изумруд за пятьдесят тысяч! Смекай, Петрович, кто выиграл!

Аносов молча слушал печальную историю.

– Ты не спишь, Петрович?
– спросил его дед и тяжко вздохнул.
– Я уже поседел, побурел весь, а счастливых старателей да горщиков не видел...

В темноте в лесу раздалась сиплая песня:

Мы не пашем, мы не вяжем,

В руки кайлы мы берем...

Золотую жилу ищем,

Под землею ход ведем...

– Поет!
– усмехнулся Евлашка.
– Золото моем, а сами воем! Хмель запел!

В оконце по-прежнему лился ровный зеленый свет месяца. Аносов долго не мог уснуть, прислушиваясь то к шуму бора, то к цырканью сверчка, то к потрескиванию старых бревен.

Когда Павел Петрович проснулся, утро уже сияло солнечным теплом. Резкие призывные удары колокола разбудили прииск. Снова шумела машина у речки, катились вереницей двуколки, блестели на солнце отшлифованные землей железные кайлы, работные копошились в отвалах.

Позавтракав и получив тележку, запряженную парой коней, Аносов и Евлашка выехали в Златоуст...

Дорога шла густыми лесами, среди гор, мимо озер и пересекала быстрые ручьи. В полдень неожиданно выбрались на ржаное поле. Зеленые волны бежали к дальнему лесу, который, казалось, смыкался с курчавыми облаками.

На середине пути у самой дороги стояли пять одиноких кедров. Они склонились под ветром, словно калики-перехожие. Евлашка взглянул на них пристально и сказал:

– Много лет гляжу я на эти кедры и сам про себя отмечаю, что не растут они.

– Отчего?
– с любопытством разглядывая приземистые деревья, спросил Аносов.

Евлашка подумал и ответил:

– Всякому событию своя причина есть. Так полагаю я, что должно быть не сладко одинокому дереву без лесного духа расти. Вот так и человек в одиночестве хиреет...

Поднимая пыль, колёса прогремели на крепких узловатых корневищах. Среди ржи замелькали васильки. Показывая на них, дед пожаловался:

– Красивы, а злой сорняк! Хлеб губят! Эх, милый мой, не всякому голубому глазу верь...

Старик помолчал, опустил голову и задумался о чем-то своем.

Вдали в золотом небе чертили ласточки. Где-то рядом громко запели петухи.

– Вот и село близко!
– очнувшись от мыслей, сказал Евлашка.
– Что-то нынче кукушки не слыхал. Знать, мало старому осталось жить...

Навстречу из-за бугра показалось селение, кудрявые вётлы над прудом, и всё это было пронизано радостным золотисто-розовым блеском погожего дня...

После возвращения в Златоуст Аносов приступил к опытам над корундом. Среди шлифовальщиков славился мастерством чернобородый, кряжистый Андрей Белоухов. Его и привлек к этой работе Павел Петрович.

Мастер бережно разложил куски полевого шпата с вкрапленными зернами корунда и внимательно стал разглядывать их. Он пробовал кристаллы на крепость и остался доволен ими.

– Ну, Павел Петрович, кажись, напали на след!
– облегченно сказал он.
– Полюбуйся, корунд царапает все камни. Разве только алмазу уступит. Хорош!

Аносову было приятно смотреть, с какой охотой шлифовальщик брался за дело. Мастер сложил куски полевого шпата в ступку и стал толочь. Золингенский мастер Конрад Флик - грузный, носатый человек - презрительно смотрел на работу Белоухова.

– Ты хочешь поймать жар-птицу!
– насмешливо сказал он.
– Это бывает только в русской сказке!

Шлифовальщик не терпел издевок.

– Уйди!
– сердито ответил он немцу.
– Всё отдам - и силушку, и умение, - а добьюсь своего!

– Поживем - увидим!
– насмешливо отозвался Флик и поспешно вышел из мастерской.

Белоухов тщательно истолок минерал и полученный порошок просеял через густое сито, потом высушил его. На другой день он с увлечением приступил к шлифовке клинка. Сильными и плавными движениями Белоухов старательно полировал синеватую сталь. На широком белом лбу работного выступил крупный пот, лицо его было строго, глаза сосредоточенны. Прошло много времени, прежде чем он прекратил работу, вытер клинок и стал внимательно его рассматривать.

– Эх, мать честная, - вздохнул мастер.
– Корунд действует не столь сильно, как наждак. В чем дело?

Завернув горсть порошка в тряпочку, он поспешил к Аносову. Волнуясь, рассказал ему о шлифовке и пожаловался:

– Туго идет работа. Этак всего измотает.

Павел Петрович взял щепотку порошка и долго растирал его жесткими пальцами. Он хорошо знал свойства минералов, и опыт подсказал ему причину неудачи Белоухова.

– Видишь, что делается, - сказал он шлифовальщику.
– Корунд вкраплен зернами в полевой шпат. Последний составляет большую часть в истертом порошке, а шпат мягче корунда и поэтому сильно уменьшает его твердость!