Большая судьба

Павел Петрович разглядел покрытый лишайником и мхом пошатнувшийся крест над заросшей могилой.

– Ты, Петрович, не бойся!
– продолжал проводник.
– Смелому человеку везде дорога, а смерть и на полатях настигнет! Русский человек оттого силен, что ничего не боится. Тем и берет. Мороза он не боится, потому что мороз только бодрит, жар ему тоже нипочем: пар костей не ломит. Воды, сырости и дождя нам ли бояться, - сызмальства в мокром месте живем. Златоуст так и зовется - "божий урыльник"! Эх, милый ты мой человек! вздохнул старик.
– Урал - наш край родимый! Горы и лес кормят, одевают и душу радуют, стало быть, земля тут наша, родная, милая...

Евлашка шел широкой, размашистой походкой, прислушиваясь к лесному шуму, разглядывая каждое чем-либо приметное дерево, муравьиный холмик, и словоохотливо беседовал с ними, как со старыми друзьями.

– До чего же ты ноне хороша, милая!
– обращался он к кудрявой березке.
– Ну, расти, расти, себе на радость и людям в утешение!

Вот он подошел к старой сухой сосне, которая могучей колонной высилась среди чащи. Постучал в нее. Глухой, невеселый звук издала лесина.

– Мертва, отжила свое, не зацветет, не зазеленеет больше. Ждет своего ветровала!
– с грустью сказал он.
– Этакой лесиной моего батьку охотника в один миг на смерть уложило! Охотился он зимой за белкой, налетела буря, и страшенный ветровал повалил сосну. Она и погребла под собою охотника. Только через год горщики нашли его кости под буреломом... Тсс!
– вдруг остановил он Аносова и указал на свежие следы.
– Видишь, тут только что прошла лисанька, а впереди проскакал заюшка. Ну, пропал, горюн!
– грустно вымолвил старик и прислушался к лесной тишине; Аносов тоже затаил дыхание. Слышно было, как билось сердце. Прошла минута, другая, и в лесу раздался жалобный крик.

– Схватила, подлая! Задушила заюшку в один момент. Хитра лисанька... Гляди, а вон тут вчера волк пробежал!
– показал он на следы зверя...

Аносов молчаливо шел позади проводника. Не хотелось говорить, любо было прислушиваться к ропоту лесной пустыни, разгадывать ее тайны. Дед Евлашка радовал и удивлял Павла Петровича. Старик спокойно и мудро читал книгу природы. Каждая страница ее казалась интересной, и Аносов боялся пропустить что-либо из замеченного Евлашкой...

На скате горы шумели густолиственные березки. Где-то гомонил ручей. На старой сосне выстукивал дятел. Совсем близко из темного дупла выскользнул маленький полосатый бурундук. Заслышав людей, осторожно оглянулся и проворно скрылся среди густых ветвей огромной ели. В чаще, в невидимом затоне, крякнула утка и смолкла.

– Вода, стало быть, рядом!
– пояснил Евлашка и свернул с тропки в густые кусты.

Занимался жаркий солнечный денек, под ясным голубым небом неподвижно лежало светлое Ильмень-озеро. Кругом на берегах песок да камень, смолистая жаровая сосна стеной стоит; под утренним светом искрится хвоя. В воде отражается каждое легкое летучее облачко, каждое дерево и кустик, склоненные над берегом.

– Ох, и любо!
– вздохнул во всю грудь Евлашка и приостановился на отмели.
– Глянь-ко, Петрович, какая лепость: вода как ясный горный хрусталь, - на дне все камушки считай!

Аносов стоял очарованный нетронутой красотой. Перед ним синели Ильменские горы, легкий туман прозрачной пеленой уплывал к лесу. Кругом неподвижная, глубокая тишина. Ничто не нарушало ее, ни один звук не тревожил невозмутимого покоя: не прошелестит под ветром лист, не рявкнет зверь, не прокричит чайка над озером. Только щуки, как быстрые тени, скользят в глубине вод да вверху в прозрачном небе неслышно кружит ястреб. В укромной заводи, недалеко от берега, спокойно плавают белые лебеди.

– Ты гляди, что за диво!
– прошептал Евлашка и неосторожно треснул сучком. Лебедь-вожак насторожился, горделиво поднял голову и, заметив людей, взмахнул крыльями. За ним встревожились другие. Они приподнялись и, с силой ударяя крыльями, побежали по воде. Точно осколки горного хрусталя, во все стороны полетели сверкающие брызги. Легко и плавно, как белоснежное сказочное видение, расправив розовеющие на солнце крылья, лебеди стаей потянули к дальнему острову.

– Разумная тварь! Ушла подальше от греха!
– одобрительно отозвался дед и неторопливо пошел к челну. Столкнув суденышко в воду, он забрался в него.

– Ты, Петрович, садись, а ружьишко положи. Грех бить такую тварь и рушить благолепие!

– Рука не поднимется. Ружье прихвачено на хищного зверя да на злого человека для острастки!
– сказал Аносов.

– То-то же!
– одобрил Евлашка и взялся за весло. Павел Петрович уселся на корме. Слегка покачиваясь, челн скользил среди зеркального простора. Из-за мохнатых хвойных вершин прибрежного леса золотыми стрелами вонзались в озеро солнечные лучи. На густых травах и камыше сверкала тяжелая роса. Челнок плыл мимо лесных зарослей черемухи, рябины, ольхи. Их сменил пахучий бор. Как могучие богатыри, закованные в золотые латы, на берег вышли вековые мачтовые сосны. Аносов жадно рассматривал всё на пути.

"Земля обетованная!
– подумал он.
– Человек мечется по серому и скучному Санкт-Петербургу, не ведая, сколько красот и прелестей таится в пространствах российских".

Впереди в легкой синеве всё выше вставали гребни Ильменских гор. Здесь на небольшом пространстве земли собраны все богатства земных недр.

– Богат и сказочен наш уральский край!
– восторженно сказал старику Аносов.

– Эх, милый человек, да Урал-батюшка - это каменные кладовые бесценного добра!
– оживленно заговорил Евлашка, и глаза его засветились молодостью. Широкоплечий, медный от загара, он медленными, величавыми движениями шевелил веслом.
– Хочешь, Петрович, я тебе нашу уральскую старинушку спою? От дедов и прадедов к нам дошла и по сию пору силу свою сохранила!

– Что же, спой, послушаю!
– заинтересовался Аносов.

Евлашка откашлялся в руку, огладил коротким движением бороду, и лицо его сразу стало торжественным.

– Ты уж не обессудь, как умею, так и спою, от души!
– предупредил он.

Слегка прижмурив глаза, подставив лицо солнцу, дед Евлашка запел:

Стоит Урал-богатырь стальной.

Кудри его да белокурые,

Глаза у него словно звёзды ясные,

Кафтан-то на нем весь в золоте,

Опоясочка да во серебре,

Сапожки на нем жемчужные,

Каблучки-то у них алмазные...

Мечтательность лежала на добродушном лице Евлашки. Где-то из овражины, ворчливо булькая, впадал в озеро ручеек. Дед взглянул в сторону болтливой струйки, перевел дыхание. Глаза его выражали тихую грусть. Аносов невольно залюбовался стариком, а тот, собравшись с силой, снова запел:

Как солнце, наш Урал блистает

Да добрых молодцов подзывает:

– Люди добрые, вы возьмите-ка ключи,

Вы откройте в кладовых-то сундуки,

Там найдете вы сокровища мои,

Те сокровища все вам я отдаю,

Вы украсьте ими родину свою,

Чтоб она невестой красною была,

Чтоб она вас к жизни радостной вела!

Последний звук песни медленно угас в шелесте листвы. Потянуло ветерком. Челн подходил к песчаному плёсу. Широким, сильным движением весла дед Евлашка оттолкнулся от неглубокого дна, и лодочка с разбега ткнулась в берег.

– Ну, понравилась тебе, Петрович, наша уральская старинушка? спросил он, и серые глаза следопыта лукаво прищурились.
– Думается мне, доживет народ, когда в один день ключи у простых людей забрякают и пооткроют они сундуки каменные для всех. Что молчишь, Петрович?

– Охотно верю, дорогой, что придет этот день. Только заветное слово надо знать!
– сказал Аносов многозначительно.
– Да не про всякого оно говорится...

Дед понял намек и тяжко вздохнул.

– Одного раза нашлись ключи к этим сундукам, - таинственно сообщил он.
– Владел ими Емельян Иванович, да, слышь-ко, не по нутру то богачам и начальству пришлось... Не осуди меня за такие речи, Петрович. Другому ни за что не сказал бы, а тебе можно...

– Спасибо за доверие!
– искренне ответил Аносов.
– Ну, вот и горы! Веди, дед, раскрывай свои каменные сундуки!