Большая судьба

– Слезай да поговорим, - сказал Аносов.

Охотник, в одних портах и рубахе, легко соскочил вниз. Сутулый, широкоплечий, он еще был силен. Пытливые глаза из-под нависших кустистых бровей уставились на Аносова.

– Ты что-то, батюшка, стареть стал, - вымолвил он, с тревогой оглядывая нежданного гостя.

– Зато ты по-прежнему молодец!

– Эх, милый, - весело ответил дед, - одна голова не бедна, а бедна, так одна! Что мне, Петрович, станется, я еще потопаю по земле!
– Он присел на скамью и пригласил Аносова: - Садись рядком, потолкуем ладком! Прости, угостить нечем: один квас да мурцовка.

Старик выглядел бодрым; Павел Петрович положил ему на плечо руку:

– Рад, что ты здоров. Дело к тебе есть, отец. Сказывали мастера, что ты залежи графита знаешь. А без него всё наше дело с литейщиками стало. Помоги, друг!

Охотнику было приятно, что о нем вспомнили. Он лукаво подмигнул:

– Вишь, и Евлашка понадобился. Что же, Петрович, помогу. Есть на примете одно местечко. Сведу тебя, сам увидишь: есть там камушки, писать ими можно...

Сборы были недолги. Евлашка забросил за плечо старенькое ружьишко, и они вышли на улицу, посреди которой, побрякивая колокольчиками, нетерпеливо поджидали лошади.

– Место, куда я тебя повезу, - сказал дед, - еще господину Татаринову я показывал, да так о нем и позабыли.

К вечеру Аносов с дедом Евлашкой добрался до озера Большой Еланчик, расположенного к югу от Миасса. Стаи уток и гусей носились над камышами. Подъехали к берегу и остановились. Кругом немая тишина. По широкой озерной глади нет-нет да и пробежит шаловливый ветерок. От его легкого дуновения на воде ерошились серебристые чешуйки, и на секунду-другую зеркальная гладь рябилась. Аносов вздохнул полной грудью.

– Что за приволье!
– восторженно сказал он и загляделся на просторы. Рядом большие плёсы, курьи, мысы, заросшие густым тальником. Безоблачное безмятежное небо глядится в глубину озерных вод.

Оставив лошадей на дороге, они пошли по берегу. Под ногами шуршала мелкая галька.

– Где же это заветное место?
– пристально посмотрел на деда Аносов.

– Да оно перед нами, Петрович. Глянь-ка на галечку!

Павел Петрович набрал горсть темных камешков. Они были жирны на ощупь, пачкали ладонь.

– Графит!
– изумился Аносов.
– Настоящий графит!

Однако темных камешков на берегу оказалось не так уж много. Они набрали мешочек, отнесли и положили в экипаж. Аносов долго бродил по берегу, всматривался в породы, небольшим шурфом углубился в отмель. Перед ним раскрылась жила, которая круто уходила под Большой Еланчик.

Солнце незаметно опустилось за горизонт, по воде пошли красноватые отливы зари. Постепенно они переходили в нежно-синие, гасли, наступали сумерки. В тишине теплого вечера рождались звуки, полные своеобразной дикой прелести: заскрипел коростель, где-то завела свою незатейливую песенку болотная курочка, посвистывали запоздавшие на ночлег кулики. В глуши тростников закрякала потревоженная утка...

Взошла луна. Нежный зеленоватый свет превратил всё окружающее - и озеро, и рощи, и дальние горы - в сказку. Всё выглядело загадочным и было полно прелести.

– Тут бы заночевать, да торопиться пора, - с сожалением обронил Аносов...
– Ну, дед, тронулись!

Евлашка сел за ямщика, тряхнул вожжами и кони, фыркая, побежали от озера, которое всё лучилось и переливалось под ярким месяцем...

...Снова Аносов приступил к опытам. Прошли плавки сто двадцать вторая, сто двадцать третья, четвертая, пятая. Опыты проходили с переменным успехом. После отдыха приступили к сто двадцать восьмому опыту. Швецов сосредоточенно закладывал в тигли железо и графит. На душе было тяжело: уходили силы, годы, а всё-таки тайна ускользала. Аносов устроил себе постель в цехе и на час-другой ложился там отдыхать.

Однажды на завод пришла Татьяна Васильевна, робко остановилась у двери литейного цеха и молча наблюдала за мужем. Потный и перемазанный, он пристально следил за тиглями. Она не решилась отрывать мужа от работы. Так же неслышно, как появилась, молодая женщина исчезла.

Павел Петрович последние дни находился в напряженном состоянии. Когда ковали сплав, у него дрожали руки, хотя кузнецы исправно делали свое дело. С трудомом дождался конца испытаний, и сразу у него отлегло от сердца. В журнал в этот день занес: "Ковалось хорошо, узоры хорасана. На клинке сохранились такие же узоры. Грунт темный, с синеватым отливом. В закалке крепче литой стали.

Из сих опытов следует, что совершенство булата, при одинаковых прочих обстоятельствах, зависит от совершенства графита или от чистоты углерода".

Подошел Новый год. Встречали скромно, в семье. Татьяна Васильевна ходила вокруг празднично убранного стола и по-девичьи радовалась:

– Сегодня ты весь вечер дома. Приласкай детей. Боже мой, посмотри, как быстро растут они!

На высоких стульях восседало буйное молодое племя. Дети радостно смотрели на отца и думали: "Когда же сегодня зажгут елку?".

Около полуночи наступил веселый праздник. Аносов вместе с детьми резво прыгал вокруг елки. Сияли сусальные звёзды, блестели позолоченные грецкие орехи.

– Папа, - закричала маленькая Аннушка.
– Из чего делают порошок, которым золотят игрушки?

– Хотите, я расскажу вам про один волшебный камень, и тогда вы будете многое знать?
– раскрасневшийся Павел Петрович выжидающе уставился на детей.

Все захлопали в ладоши, а Татьяна Васильевна предложила:

– Усядемся под елочку и послушаем о твоем волшебстве.

Все опустились на низенькую скамеечку, и Аносов начал:

– Жаль, нет с нами деда Евлашки, - он виновник всему волшебству... Ну, что ж, можно и без него... Как-то вечерком сидели мы с ним у костра. Хотелось отдохнуть после трудной ходьбы по горам и поесть. А в мешке и карманах у нас было совсем пусто, - всё поприели. Сидим, греемся у огонька, а от голода даже под ложечкой сосет. Дед Евлашка сидит медведем у кострища, а искры так и сыплются из него золотым дождем. "Смотри, дед, борода сгорит!" - пошутил я. Он угрюмо огляделся кругом. Видит, у ног лежит камешек, очень похожий на глыбку черной слюды. Поднял дед этот осколок и бросил в костер; из огнища взметнулась искра. "Эх, напасть, так я голоден - вола бы съел!" - сказал он. "А я бы, я бы..." - начал я и поперхнулся. Гляжу на огонь, и глазам своим не верю. Камешек, который бросил старик в костер, вдруг ожил, зашевелился и стал медленно расти...

– А ты, папа, не обманываешь?
– лукаво спросила Аннушка.
– Камни только под дождем растут.

– Нет, и под дождем камни не растут, и вообще этого не может быть, серьезно ответил отец.
– В этом-то всё и дело. А наш камешек становится всё больше и больше. "Гляди, - кричу я Евлашке, - почему он дышит?" Дед и глазом не сморгнул, схитрил. "Лукавый его знает, почему он дышит? Знать, то волшебный, наговорный, гляди, как порох, взорвет!" - сказал, а сам подальше от костра отполз. Ну, и я за ним. Сидим и за волшебным камнем наблюдаем. "Вот-вот взорвет", - думаю, а черный кусок продолжает шириться и раздуваться.