Большая судьба
Шрифт:
– Булаты!
– вдруг встрепенулся и ожил генерал.
– Это очень хорошо. Государь ждет от вас настоящих булатов. Я очень доволен вами.
Аносов покраснел от смущения и ждал вопросов. Их, однако, не последовало. Павел Петрович встал, вытянулся:
– Какое будет ваше распоряжение?
– Ах, да да, - спохватился генерал.
– Распоряжение? Оно будет, но не сейчас, позже... А пока...
– Он наклонил голову, давая понять, что аудиенция кончена.
Павел Петрович вышел на улицу, на полдневное солнце. Было тихо, вдали клубилось облако пыли. У будки, как ни в чем не бывало, стоял будочник. В руках - уцелевшая
– Эх, барин, напрасно ушел... Гляди, куда гульба покатилась, - указал он вдаль.
– Теперь знай гуляй: Рязанов не меньше недели прохороводит. Весь город перевернет. Что ему? Миллионы. Шутка ли? Ему всё можно...
Инженер не дослушал его и пошел вдоль деревянного тротуара. Безотрадные мысли овладели им.
"Как безобразно, нелепо расточаются силы и богатство народа", - с укором подумал он.
Неделю Аносов прожил в Екатеринбурге, избегая шумных знакомств. Посетил гранильную фабрику и долго в задумчивости наблюдал за работой гранильщиков. На его глазах маленький, щуплый старичок, с быстрыми, молодыми глазами, гранил горный хрусталь; блеклый, тусклый, он оживал под корявыми руками мастера. Любовно обтерев минерал сухой ладонью, старик протянул его Аносову и предложил:
– А ну-ка, господин, глянь-ка в "окошко!".
Павел Петрович взял самоцвет, наклонился над срезом, и сразу заиграло на сердце. Казалось, перед ним раскрылся родник, ясный и прозрачный до самого дна. А вода в нем - голубоватая, студеная, - такая, от которой при питье ломит зубы. А вот рядом - тонкая травинка, и на берегу - кромочка желтого песка, озаренного солнцем. Тишина, покой наполняли этот хрустальный мир...
– Видишь, господин, что делает терпение!
– радостно сказал мастер. Гранильное дело такое - терпение да терпение; и любовь, конечно. Когда самоцветик упорствует, я разговариваю с ним по душевности, - он скорее тогда поддается... Недаром в песне поется:
Уросливы, привередливы,
Не ко всем идете в рученьки,
Обойдете бесталанного,
Обойдете несчастливого...
Шустрый старик гранильщик и сам, как самоцветик, весь сиял и радовался своей работе. Его счастье развеселило Аносова, он улыбнулся и сказал:
– Ну, старина, жить тебе еще лет со сто да украшать своими камнями-самоцветиками человеческую жизнь!
– Спасибо на добром слове, родимый мой!
– отозвался мастер, теплыми отцовскими глазами провожая Аносова...
Уехал из Екатеринбурга Павел Петрович со странным чувством пустоты. Город с наступлением темноты погружался в безмолвие. Ни огонька, ни звука. Только караульные сторожа исправно колотили в чугунные била; тяжелые, мрачные удары разносились над городом. Исправно храпел будочник. Так было в городе на Исети еще во времена начальника сибирских заводов Татищева, так осталось и теперь. Лишь в грязном зале гостиницы, освещенном сальными свечами, шумели торговые тузы, горные чиновники и пестрое окружение их. У большого стола с зеленым полем то и дело раздавалось: "Угол!" - "Дана!" "Бита!" - "На двенадцать кушей!" - "По тысяче очко!". Груды радужных ассигнаций и золота громоздились перед банкометом, который дымил вонючей сигарой...
Всё осталось позади. По лесной дороге Аносов возвращался в свой любимый Златоуст. И когда кони вынесли его к шумящей горной речонке, он приказал ямщику остановить тройку, вылез из экипажа и освежил лицо
холодной водой.– Как хорошо дышится!
– облегченно вздохнул он.
И темные, косматые горы, и синее, усыпанное звёздами небо успокоили его. Прислушиваясь к шуму вековых сосен, он прошептал:
– Ропщет Урал-батюшка, сердится...
Ямщик, услышав слова Павла Петровича, весело отозвался:
– Из века так, барин! Но нет краше и милее сердцу нашего края. Богат и просторен! Э-ге-гей!.. Слышь, как эхо загудело в горах?
– Ощерив крепкие, волчьи зубы, он богатырски гоготал. Ему отвечали дремучие дебри.
"Силен человек!
– подумал о ямщике Аносов.
– Могучий Камень и людей взрастил железных!" - Он поудобнее устроился в экипаже и под звон колокольцев скоро уснул.
Глава седьмая
ГЕНЕРАЛ ГЛИНКА И АНОСОВ
В октябре 1836 года Дитерикс был уволен по болезни в отставку, и по высочайшему указу в марте 1837 года главным начальником горных заводов Уральского хребта был назначен свитский генерал-майор Владимир Андреевич Глинка.
Про него старые горные инженеры в Златоусте говорили: "Ну, этот покажет себя! Страшен! Жесток!".
Вскоре генерал дал знать о себе: в канцелярию Златоустовского горного округа из Екатеринбурга прислали образцовые шпицрутены при казенном пакете за сургучной печатью.
В первую минуту Аносов предположил, что это шутка, но, вскрыв конверт, увидел бумагу, в которой строго предписывалось озаботиться изготовлением трех тысяч шпицрутенов по наглядному образцу. Павел Петрович с брезгливостью взглянул на гибкую лозовую палку длиной в сажень и с возмущением приказал:
– Уберите немедленно!
Но грозовая туча подошла к самому порогу.
Когда сошли снега и отшумели талые воды, по просохшей дороге примчался на взмыленной лошади курьер. Доскакав до Златоустовского завода, он соскочил с седла и гулким военным шагом направился в кабинет Аносова. Без всяких предисловий курьер объявил:
– Ваше высокоблагородие, начальник Уральского хребта изволит вскоре сюда прибыть. Благоволите достойно встретить!
– Он щелкнул каблуками, повернулся и, звеня шпорами, вышел.
Сердце Аносова болезненно сжалось: он почувствовал, что сюда, в его маленький неказистый кабинет, протянулись жестокие руки царя Николая. Отправился на квартиру, переоделся в парадный мундир и в сопровождении горных чинов на тройке поспешил к границам округа. Тем временем в Златоусте всех охватила небывалая суматоха. Началась она с квартиры Аносова, где взволнованная, раскрасневшаяся Татьяна Васильевна металась по комнатам. Ей нужно было успеть подготовить обед и справиться с нарядами.
– Ах, боже мой, что же это будет? Ведь он свитский генерал! Он любит утонченность в нарядах и в обращении!
– поминутно восклицала она.
Суматоха перебросилась в город. Мастеровых немедленно переобрядили, построили на площади в батальонные шеренги. Командир роты, он же и начальник плац-парада, покрикивал:
– Главное, чтобы ни гу-гу! На месте замереть! Строй - святое место! Эй, ты, что пузо выпятил? А ну, подтянись!
– голос красноносого подпоручика звучал резко и властно.
Рабочие угрюмо построились в ряды. Сутулые, коренастые, с тяжелыми мозолистыми руками, они стояли, опустив глаза.
– Головы выше! Явится начальство, сам генерал, - ешь его глазами! продолжал зычно поучать офицер.