Больше жизни, Хлоя Браун!

– Больше не нужны, – прибавила Хлоя.

Если бы она прямо сейчас спросила его о прошлом, он рассказал бы все. Слова так и просились с языка. Она рассказала ему о своем – о списке, и о женихе, и о фильтрах. Теперь пришла его очередь. И он был даже не против, потому что Хлоя казалась ему тем человеком, с которым можно поделиться абсолютно всем.

Хотелось бы ему, чтобы она не считала себя скучной.

– Ты пропал, – прошептала она. – Ты пропал, и картины твои изменились, и ты больше не хочешь того, что хотел раньше.

Рэд кивнул.

– И пишешь ты только ночами, кажется.

Он оцепенел раньше нее. Понял, в чем она только что призналась, – еще до того, как она сама поняла. Через мгновение Хлоя застыла, кинула на него нервный взгляд и начала заикаться:

– Эм… а…

Тут ему следовало спросить: «Откуда ты знаешь, что я пишу только ночами?» В конце концов, он только что был в опасной близости от того, чтобы показать ей все свои тайные шрамы. Он должен до смерти хотеть сменить тему. Но вместо этого он до смерти хотел…

Хлоя сделала вдох, села прямо и сказала:

– Я должна кое в чем признаться.

Голос у нее был тихий и нерешительный. Рэд нащупал ее ладонь, лежащую на холодном камне, и переплел их пальцы. Он никогда особенно не любил держаться за руки, но с Хлоей это казалось естественным – или необходимым. Как якорь.

– Ладно, – сказал он, будто еще не был в курсе. – Признавайся.

– Не знаю, стоит ли. Нет – я должна. Особенно потому, что мы друзья. Так ты говорил, правда, Рэд?

– Да. Мы друзья.

Хотя раньше ему никогда не хотелось поцеловать запястья своего друга, только чтобы почувствовать чужой пульс под своими губами. К примеру. Но да, друзья.

– Хорошо. – Хлоя как-то нервно улыбнулась. – Так вот, ты знаешь, что тот список, который я тебе показала, он… отцензурен, пожалуй. И там есть один пункт, ты его не видел, который, эм, ты уже помог мне вычеркнуть.

Рэд приподнял брови. Все шло не совсем туда, куда он ожидал:

– И?

– Я хотела сделать что-нибудь плохое. – Голос у нее был такой, словно ее пытали.

Он обнаружил, что улыбается:

– Ага?

– Так что я… ну, я… О, господи!

– Просто скажи прямо, Хло. Ты меня убиваешь.

И она сказала прямо.

– Возможнокажетсяянемножечкоподсматривалазатобойкакбычерезокно?

Он моргнул:

– Что?

– Яподсматривалаза тобой. – В этот раз ее голос прозвучал яснее, поскольку немного напоминал вопль банши. – Какненормальная. Ну то есть в первый раз это вышло случайно, а потом я делала так еще всего два раза, но это было на два раза больше, чем следовало, а ты былпо сутиголый, – но делала я это не поэтому…

– Так почему ты это делала?

Она прикусила губу, слегка округлив глаза. Вероятно, потому, что он спросил так, будто это был вопрос жизни и смерти. Рэд затаил дыхание, гадая, не испортит ли ее ответ что-нибудь. Не испортит ли все?

Не испортил.

– Я смотрела, потому что… когда ты рисуешь, – тихо сказала Хлоя, – ты кажешься таким живым. Это затягивало. Это было все равно что оживать самой.

Что-то в груди Рэда как будто… коротнуло. По его телу разлилось удовольствие, как по холодным рукам разливается тепло от огня: медленно, интенсивно и так резко, что ты не до конца уверен, не больно ли тебе, – но не возражаешь в любом случае. Он не осознавал, что молча таращится на нее, пока она не взмолилась:

– Боже мой, скажи что-нибудь.

От переживаний в ее голосе у Рэда сжалось сердце.

– Ничего страшного, – быстро сказал он. – Я уже знал.

У нее отвисла челюсть:

– Прошу прощения?

– Насчет того, что ты подглядывала, в смысле, – уточнил Рэд. – Не насчет, э-э… оживания. – Говоря это, он улыбался.

Хлоя подобрала челюсть и уставилась на свои колени:

– Не стоило мне этого говорить. И откуда ты узнал?

У нее хватило наглости придать голосу оттенок раздражения, и это отчего-то ему понравилось. На деле, ему многое в ней нравилось – в ней, с ее яркостью синего летнего неба, настолько ослепительного, что почти что хотелось отвести взгляд.

– Простое правило, – ответил Рэд. – Если ты видишь кого-то, этот кто-то, скорее всего, видит тебя.

– Но… – беспомощно пролепетала она. – Было же темно!

– У тебя горел свет. У меня горел свет. Ты знакома с принципом работы окон?

– Ой, да заткнись! – С Хлои разом схлынуло все возмущение. – Мне жаль. Мне правда,правдажаль. Ты должен меня ненавидеть.

Рэд ожидал худшего. Думал, что причины, по которым она это делала, утащат его обратно во тьму: что она использовала его для собственного развлечения, может, наблюдала за ним как за животным в зоопарке. Но это оказалось не так. Такого объяснения он совершенно не ждал. Оно было… приятным, будто Хлоя на мгновение дотронулась до его сердца. И на самом деле ему было плевать, кто смотрит, пока он рисует, – поэтому он и рисовал перед гребаным окном.

Но, учитывая все обстоятельства, он решил, что Хлоя самую чуточку привирает:

– Не то чтобы я не верил твоему лестному объяснению, но ты уверена, что не смотрела хотя быотчастипотому, что я был полуголый?

Она ахнула:

– Конечно нет. Возмутительно! Как можно такое подумать. Я не извращенка, знаешь ли!

– Тогда почему чувствуешь себя виноватой?

Ее хорошенькие пухлые губы превратились в идеальную «о». Уже так стемнело, что Рэд едва мог ее видеть, но полосы оранжевого света фонарей падали ей на щеку, отражались от очков, освещали ее поблескивающие, обтянутые юбкой колени. Может, он должен был воспринять это как какой-то знак. Может, Вселенная намекала ему поцеловать ее, снять с нее очки и задрать юбку.

Ага, точно. На чем они буквально только что сошлись? Что они друзья. Д Р У З Ь Я.

Но потом Хлоя поджала губы, вздохнула и сказала с таким видом, будто исповедовалась:

– Наверное, ты прав.

Рэд замер. Прочистил горло, потому что оно внезапно стало жестче наждачки:

– Прав насчет чего?

Она уставилась на него так, будто он был туповат:

– Ты же знаешь, как ты выглядишь.

«Ты же знаешь, как ты выглядишь». Из уст Хлои это было все равно что долбаная ода его физической привлекательности. А теперь она смотрела на него, прищурившись и вскинув подбородок, будто призывая его возразить.

Возражал Рэд против одного-единственного факта: они не касались друг друга. Так что он перестал сдерживаться и дотронулся свободной ладонью до ее щеки, ее охренительно красивого лица. Она резко вдохнула, прикусила нижнюю губу, и Рэд замер на грани возможной ошибки. Будет ли она жалеть об этом после сегодняшней ночи? Будет ли смотреть на него как на сорвавшийся план, как на то, что она не может контролировать и с чем не хочет иметь ничего общего? Оставит ли она его и все то прекрасное, что начало между ними расцветать?