Бомж, или хроника падения Шкалика Шкаратина

– Заходи, Леня!- Первой откликнулась учительница.

– Не... Я тут подожду.
– Ленька прикорнул на кукорках у ворот.

– Заходи уж... раз пришел.
– Прикрикнула мама Нина, удерживая Женьку.
– Надо посидеть перед дорожкой.

Ленька открыл двери и встал у косяка. Он сутулился, переступал ногами, точно жали сапоги, и нервно теребил мочку уха. Женька искоса наблюдал за другом, думая совсем не о нем. И тоже суетливо елозил задницей по табуретке.

– Сядь уж!
– Строго приказала Нина, указывая Леньке глазами на стул.- Как теперь будете... друг без друга?
– Совсем не кстати заметила она. И в словах её никто не услышал вопроса. Казалось, Нина и сама не слышала себя.

Друзья переглянулись. Разом скривили косые рожицы. Женщины тоже посмотрели друг на друга, выказывая свое взрослое- " что с них возьмешь?".

– Жень, я книгу тебе дарю.- Вдруг спохватилась Анна Михайловна - Внима-а-тельно почитай в поезде...

– Да он их сроду не читает...

– Почитай, Женя! Она поможет тебе... в жизни. И вот ещё что: ты мне обязательно напиши. Хоть раз... Ладно?

– Ну, - сконфуженно согласился Женька и стал одевать рюкзак. Женщины бросились помогать, поправляя рубашку, подхватили вдвоем сумку.

– Жень, а деньги-то!- Мама Нина бросила сумку и сунула руки в карман кофты. Деньги, аккуратно завернутые в носовой платок, она показала Женьке и как-то особенно торжественно передала их ему в руку. Женька небрежно сунул сверток в карман брюк.

– Да ты что! Куда ты их?.. Это же женьги! То есть, деньги, Женька! Ну-ка давай их сюда...- Она укоризненно покивала головой и, расстегнув пуговицу нагрудного кармана куртки, тем же торжественно-ритульным движением поместила туда сверток.- Так надежнее. Куртку не снимай в дороге, а то... сам знаешь.

... Под брезентовый тент Газика он влез, не додумавшись обняться с матерью, сел на свободное место. В открытый проем были видны обшарпанные церковные стены, под которыми сельские пацаны резвились "в чику", поодаль - школьное крыльцо с железным цоколем, улица... И только чуть-чуть голубого неба с летними белёсыми тучками. Стоящие у машины люди коротко перебрасывались незначительными фразами, ожидая момента отъезда. Женькины провожающие стояли тут же. И это казалось ему нелепым и утомительным. Опыт отъезда из дома был ему незнаком. Женька даже не думал о нем, как о чем-то значительном, или ответственном. И все же за внешним равнодушием и олимпийским спокойствием глубоко в душе сидел ржавый гвоздь, саднящий слезливо-трогательным раздражением.

Уезжать из дома было... нормально. Многие уезжают. Даже интересно: всякие дальние города... Да, уезжать из дома было легко, но приезжать...в конечный пункт...не тянуло. Он, Женька Шкаратин, и не подозревал о том, что с первым рывком Газика его прошлая жизнь внезапно оборвется, точно невидимая паутинка, мгновенно переменится и так же мгновенно зачнется другая - и такая же непостижимая. Почти физически он испытывал этот ожидаемый толчок и всем сердцем жаждал отъезда. И ещё этот Бандит, издали корчивший рожи...

– Женя!.. Сынок... сыночка мой...- Мама Нина внезапно уцепилась за поручень откидной лестницы Газика и безумными глазами съедала Женьку.
– Сыно-о-к... мой... маленький... Всё-всё-всё... Я не буду, ты не плачь... потерпи...
– Она укротила свой неожиданный порыв так же внезапно, но не в силах была оторваться от поручня. Глаза её заливало слезами. А все тщедушное тело сотрясало волной внутренней дрожи.
– Счас... час...Я уйду... Прости меня, сынок, за всё. Никудышная я мать... твоя. Поезжай... поезжай...

Женька оцепенел. Порыв матери потряс его. И он сидел в кузове, в одно мгновение утратив самообладание. Чего она?!! Зачем... Он не понимал, что ему делать теперь и в следующий миг. И только тупо глядел на мать, перехваченную Анной Михайловной за плечи, и пятящуюся к церковной ограде. И в нелепой этой сцене было столько напряжения и драматизма, что у Женьки перехватило дыхание и свело рот.

Внезапно Газик взревел, качнулся и покатил по улице, быстро набирая скорость.

– Ма-а-а...- Промычал скованный женькин рот. Но ничего уже нельзя было сделать. Неотвратимое свершилось на его глазах. Улица быстро покрылась клубами пыли... Вот и последний поворот, последний двор, последняя людская фигура у колхозной заправки.- Ма-мочка!
– Скорее подумал, чем произнес Женька, понемногу приходя в себя.
– Мамочка моя...

Уже потом, много позднее, в своей совсем уж взрослой жизни Женька Шкаратин будет мысленно возвращаться к сцене первого расставания с матерью. Именно опыт взрослой жизни позволит ему до конца осознать тот порыв обреченности, вырвавшийся-таки у женщины, глубоко прячущей не растраченную нежность и ласку. Осознать её вселенскую одинокость и беззащитность, её неприкаянность и неумелость. В такие минуты его душили слезы обиды за себя и за неё, не способных проявлять родственные чувства. Давила и мучала боль за необратимость утраченного времени. Он ещё не раз будет возвращаться к матери с мысленными диалогами, в которых попытка сообщить ей о своей любви и жалости, будет, наконец, услышана ею и воспринята со щемящей радостью. Ах, мамка Нина, ах, Женька... да что же это такое твориться-то, Господи!..

Но при новых встречах и расставаниях все оставалось на своих местах. И они только отдалялись - дальностями расстояний и возрастов, ещё пуще привыкали к своей обоюдной неуклюжести чувст.

...Телеграмма, полученная и доставленная ему однокашником прямо среди лекций, была от ...Анны Михайловны. Женька так ни разу и не написал ей. И его изредка тяготило чувство вины. И особенно стыдно было за деньги, которые учительша вложила в ту книгу, и которые он долго хранил, чтобы вернуть при встрече. Но снова и снова забывал свое обязательство написать ей, и опять уходило время... Мгновенно схваченная глазами её фамилия ужалила его... но... текст телеграммы он долго не мог понять. " Немедленно... приезжай... торопись... скоропостижной... болезнью... матери..."

Одолжив деньги у однокашников, он направился прямо на вокзал. И уже плохо помнил, что происходило в ближайшие сутки. Поезда, участливые пассажиры, лихорадочные мысли и действия. На попутках добрался до села... Бегом мчался по знакомому переулку...

... Мама Нина была ещё жива. Она почти равнодушно встретила его взглядом и обреченно показала глазами "садись". Желто - бледная, истерзанная болезнью, с полузакрытыми от измождения глазами, смотрела мимо него и силилась что-то говорить. Медсестра, встретившая Женьку, с облегчением вышла из дома. Он остался наедине с матерью и... молчал. Увиденное повергло его в отчаяние. Мама умирала... Она не болела, нет... Это нельзя было назвать тяжелым недомоганием, либо кризисом. Ей оставались последние минуты и Женька почему-то это знал. Он внезапно ощутил в себе жар, потом холодный пот... Подумал встать, но не решился. Подкатилась слабость, сухость во рту... Пришла медсестра и молча подала ему воду для смачивания губ матери. Но он глотнул из стакана сам...

...Слезы. Ему тут же стало легче. И он снова, не отрывая глаз от матери, попытался встать.

Но в это мгновение она тяжело вздохнула и напряглась. Стала что-то говорить. Женька наклонился к её губам. С трудом слышал слова "... Найди отца, сынок... Он хороший... не даст пропасть ... не русский, а звали ...Борисом. Фамилию не запомнила... Не то Сивкин... Кельсин... Китайская... какая-то фамилия. А вот примета есть...пригодится тебе... У него мизинец на руке маленький такой...культяпый. Найди отца, сынок...". Он надолго замолчала. И ещё более побледнела. И только дрожь на виске выдавала муку. Однажды вполне отчетливо произнесла.- Прости нас... с отцом, сынок...- И это были её последние слова.