Бородинское поле

меня ознакомиться и дать отзыв о ваших мемуарах, если

можно так назвать ваш труд.

– Я рад, что именно в ваши руки попала моя рукопись, -

быстро проговорил Брусничкин, а Макаров решил про себя:

"Знал, что рукопись у меня. А возможно, и сам попросил

редактора направить мне".

– Предположим, радоваться особенно нечему, - как-то

само собой сорвалось у Макарова, твердо, но спокойно, и он

уже в сотый раз подосадовал на свою прямолинейность,

которую люди, плохо знавшие Глеба Трофимовича, иногда

принимали за резкость и даже бестактность. И чтобы как-то

смягчить сказанное, продолжал со сдержанным

великодушием: - Как раз сегодня закончил читать ваше

сочинение и вот собираюсь писать нечто вроде рецензии.

Он опасался, что Брусничкин сейчас же спросит его

мнение, но, должно быть, фраза "радоваться особенно

нечему" и сдержанный тон Макарова несколько охладили и

озадачили Леонида Викторовича, и он поспешно заговорил о

другом:

– Нам нужно встретиться, Глеб Трофимович. До того, как

вы напишете отзыв. И вообще - хочется повидаться. - И

предложил решительно и настойчиво: - Желательно бы не

откладывать. Например, сегодня. Как у вас со временем? Я бы

мог сейчас подъехать. Судя по номеру телефона, мы с вами

должны быть соседи. Во всяком случае в одном районе. Или

вы ко мне. Милости прошу - буду рад!

"Нет, уж лучше ты ко мне. Разговор не из приятных", -

подумал Макаров и переспросил:

– Именно сегодня?

– Да, очень желательно. Дело в том, что завтра я должен

уехать в командировку, за рубеж, - солгал Брусничкин. Ему

очень хотелось встретиться с Макаровым сейчас, по горячим

следам, пока еще свежо в памяти впечатление от

прочитанного. Брусничкин знал, чего хотел, все взвесил и

продумал, он умел навязывать свою волю, свое мнение

другим. Свидание с бывшим комиссаром артполка именно

сегодня было нежелательным для Макарова, но неотложная

заграничная командировка казалась причиной более чем

веской, и Глеб Трофимович сдался. Сообщив свой адрес, он

только и сказал:

– Жду вас, Леонид Викторович.

Макаров сел на тахту, быстро дочитал письмо дочери и

задумался. Неожиданный звонок Брусничкина выводил из

равновесия и расстраивал его планы. Сегодня в конце дня

ждал своего сына Святослава, который только что возвратился

из Египта, где все еще дымились развалины так называемой

шестидневной войны.

Шел август 1967 года.

Глеб Трофимович еще не виделся с сыном после его

возвращения; ожидалось, что Святослав, как

непосредственный очевидец израильской агрессии, расскажет

много интересного и, главное, ответит на вопрос: почему

арабы, и в первую очередь Египет, потерпели поражение? На

встречу со Святославом Глеб Трофимович пригласил своего

друга, генерал-майора артиллерии Думчева. И вдруг откуда ни

возьмись этот Брусничкин. Хотя, в сущности, ничего

неожиданного не было: по просьбе издательства Макаров

рецензировал фронтовые воспоминания Брусничкина. Они так

и назывались - "В боях за столицу. Записки комиссара полка".

И то, что издательство обратилось к Глебу Трофимовичу за

отзывом, казалось совершенно понятным и естественным:

Макаров сам участник битвы за Москву, и притом участник

именно тех событий, о которых рассказывается в "Записках"

полкового комиссара, генерал, доктор военных наук,

профессор кафедры оперативного искусства военной

академии. Ему, как говорится, и карты в руки, но встреча с

Брусничкиным сегодня совсем некстати.

Человек прямой и принципиальный, как в большом, так и

в мелочах, Макаров должен сказать своему бывшему

однополчанину все, что он думает о его "Записках". А они

Макарову решительно не нравились. Их содержание Глеб

Трофимович определил одним словом: вранье. Приговор

суровый, жестокий, но справедливый.

Брусничкин в своих воспоминаниях рассказывал не

только о своем противотанковом артиллерийском полке. Его

рассуждения и оценки выходили за пределы дивизии и даже

армии. Как и всякие воспоминания, они носили субъективный

характер: одно выпячивалось, другое затушевывалось либо

совсем умалчивалось. Но тут важна тенденция: что именно

умалчивалось и что выпячивалось, в какой степени и в каких

пределах? Случайно, по незнанию, или преднамеренно автор

делал перекосы и во имя чего, с какой целью?

Брусничкин возводил на пьедестал людей, имена

которых Макаров слышал впервые, хотя, по словам автора,

свои ратные подвиги они совершали в дивизии, которой

командовал Виктор Иванович Полосухин, и даже в полку

Макарова. Имя комиссара полка Александра Гоголева

упоминалось вскользь: мол, до него, Брусничкина, комиссаром

артполка был А. В. Гоголев. И все, ни единого слова больше.

"Да, конечно, Брусничкин может сказать, что он не был

знаком с Гоголевым, - великодушно рассуждал Глеб

Трофимович, - однако же он нашел возможным подробно

писать о людях, которых тоже никогда в глаза не видел, - писал

о них со слов других".

Но еще больше настораживала Макарова особая страсть

Брусничкина подмечать ошибки и промахи командиров,

подлинные и мнимые, преувеличивать их и заострять на них

внимание. И это раздражало Макарова, настраивало против

автора, и он решил писать на рукопись Брусничкина резко