Бородинское поле

его откровенных проявлениях, а запрет на наслаждения,

которым предаются все, только скрыто, тайком".

Пропаганда секса достигла своего апогея в фильме

"Глубокое горло", о котором даже плотоядный Оскар не мог

вспоминать без омерзения. А между тем наемные критики

писали, что "этот фильм способствует расширению людских

сексуальных горизонтов".

Юные "революционеры", жаждущие общественно-

социальных преобразований, под руководством заранее

подкупленных "вождей" устраивали пожары, сжигая отбросы на

свалках, и радовались, когда об их "подвигах" трубила пресса и

телевизионные репортеры. Это была детская игра в

революцию, и на нее смотрели как на аттракцион. Она не

пугала не только умного, проницательного Раймона, но даже

бешеного генерала Переса. Однажды Оскару попался

"подпольный" журнал "Либерейшн". Редактор его, некто

Деллинджер, писал: "Наша цель - уничтожить власть, рассеять

ее, разобщить, демократизировать... В отличие от некоторых

"старых левых" мы не стремимся к захвату власти как к

конечной цели, с тем чтобы со временем даровать ее народу, а

до тех пор разумно распоряжаться ею. Наша цель

противоположна: мы стоим за разрушение власти".

Строки эти вызвали на тонких губах Оскара ироническую

улыбку, и только. Иное дело "Черные пантеры". Они

представляли серьезную угрозу, потому что взялись за оружие

и потому что у них были свои вожди, которых не так легко и

просто было купить. Эти отчетливо представляли себе, кто их

враг, у них была программа и цель. Мысль о "Черных

пантерах" вызвала в памяти Оскара статью активного деятеля

Компартии США Филиппа Боноски. Этот видный публицист

писал: "...Для негров и пуэрториканцев антисемитизм не имел

никакого отношения к политике и был всего лишь реакцией на

суровую действительность. Евреи оказывались всюду, где

возникали жизненные трудности: домохозяевами были евреи,

и владельцы магазинов, где их заставляли покупать товары по

высокой цене, и их адвокаты, которые на всех судебных

процессах выступали против них, и большинство судий, и хотя

профсоюзы, к которым они принадлежали, состояли в

значительной степени из негритянских и иноязычных рабочих,

руководители этих профсоюзов опять же были евреи. Если они

отдавали детей в школу, то с большей вероятностью можно

было ожидать, что их учителем был еврей. Создавалось

впечатление, что всякий, кто становится в положение

эксплуататора по отношению к эксплуатируемому, - еврей".

Статья Филиппа Боноски раздражала Оскара тем, что

автор откровенно говорил о той суровой действительности, о

которой, по мнению Оскара, не следовало бы говорить вслух.

Оскар опасался возникновения американского нацизма с

каким-нибудь фюрером во главе. Он хорошо знал историю

зарождения национал-социалистской партии в Германии и

прихода Гитлера к власти, знал и обстоятельства,

способствовавшие шовинистическому угару в Германии. Почва

для подобного угара существует и в США. Вспышкой,

сигналом, последней каплей может стать экономический крах в

результате истощения природных ресурсов, загрязнения

окружающей среды и какого-нибудь стихийного бедствия.

Нина Сергеевна слушала его рассеянно, и плотно

обложившие ее невеселые думы мешали усваивать то, о чем

говорил муж. Она давно замечала, что у Оскара есть другая

жизнь, скрытая от нее, - не девчонки, не увлечение

кинозвездами, а что-то более серьезное, глубокое и

масштабное, чего он не хочет или не может доверить ей,

своему испытанному другу.

Нина Сергеевна медленно, с величавой и совсем не

наигранной усталостью поднялась и сказала просто и тепло:

– Я пойду к себе. Покойной ночи, Оскар.

– Покойной ночи, дорогая. Все будет хорошо.

Оскар оставался сидеть в кресле напротив выключенного

телевизора. В гостиной было темно. Лишь свет от наружного

фонаря, проникающий через большое окно, бросал на ковер

зыбкое и неяркое пятно. Оскар ощущал гнетущую тяжесть во

всем теле. Он знал, что это не физическая усталость, а что-то

другое, серьезное и глубокое, давно поселившееся в его душе

и время от времени дающее о себе знать, как больная мозоль,

на которую нечаянно наступят. "Культ насилия - это вирус

неизлечимой болезни, - мысленно соглашался он с мнением

жены.
– Больное общество, без идеи, - это уже не общество, а

сброд, где все шатко и непрочно. Вьетнам это наглядно

показал. А случись испытание посерьезней, что тогда? Беда

обычно сплачивает нацию, объединяет, это верно. Но нацию. А

подходит ли понятие нации для Америки, вот вопрос!"

И на этот вопрос у Оскара Раймона не было

определенного ответа.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Виктор Раймон не любил парные вылеты на бомбежку.

Куда лучше в группе, когда идет армада в полсотни самолетов

волнами. Один заход на цель, удар, разворот, потом еще заход.

В стае оно как-то спокойней и уверенней, когда чувствуешь

рядом крыло приятеля. Но сегодня у него был парный вылет -

две машины шли на бомбежку рисовых полей. Второй самолет

вел Дэсмонд Рили - парень из Детройта, прибывший во

Вьетнам вместе с Виктором. Рили шутил:

– Сегодня мы вроде фермеров: летим на уборку урожая.

– Нет, Дэси, скорее, на посевную, - возразил Виктор,

шагая к самолету вместе со своим штурманом Дэвидом Куни,

который, в отличие от долговязого, гибкого в талии Раймона,