Бородинское поле

выстрела. Виктор понял, что эти два последних выстрела

предназначались мальчишке. Он схватил штурмана за руку,

державшую пистолет, и выдавил из себя только одно слово:

– Зверь...

В ответ Куни довольно миролюбиво сказал:

– Дурак, - и, бросив на ходу: - Надо смываться, - побежал

в сторону леса. Виктор последовал за ним. Он с трудом

поспевал за юрким, выносливым Куни, и мысли его почему-то

одолевал только один вопрос: жив ли тот мальчишка или его

настигли пули этого зверя? Да, да, зверя - иного слова для

Куни Виктор не находил. Он не понимал, зачем Куни убил

старуху и стрелял в паренька. Он же запретил ему вообще

пользоваться оружием.

А Куни шустро бежал впереди с обнаженным пистолетом,

ловко лавируя среди кустарника. Виктор вспомнил его лицо и

глаза, когда штурман стрелял в виноградник. Это были глаза

опьяненного безумца, жаждущего крови, - хищные и

безжалостные.

Куни тоже волновал тот же, что и Виктора, вопрос: жив ли

мальчишка? Но волновал по другой причине. Виктор желал

положительного ответа на этот вопрос, Куни - совсем наоборот.

Для того он и стрелял. Он боялся, что и старуха и мальчишка

сообщат партизанам о двух американцах, и тогда наверняка

будет погоня, от которой им едва ли удастся уйти.

Они бежали, не сверяя направление со стрелкой

компаса, старались затеряться в пучине джунглей. Им

хотелось стать иголкой, попавшей в стог сена. Теперь, после

того жуткого, жестокого, только что ими содеянного, они не

могли рассчитывать на снисхождение, и плен уже не казался

Виктору наименьшим злом. И что с того, что стрелял не он, а

Куни, - расплачиваться придется обоим в равной мере.

Виктор боялся смерти, а еще больше - мучительной,

которую, как он считал, они заслужили за только что

совершенное бессмысленное, зверское убийство. И потому

бежал сколько было сил, поддаваясь животному инстинкту

самосохранения, гонимый страхом перед смертельной

опасностью. Он старался не отстать от юркого, проворного

Куни, которого в душе уже люто ненавидел. Мысли в его

разгоряченном мозгу скакали так же стремительно, как и ноги.

"Зверь, зверь, зверь", - выстукивало сердце надрывно и

сердито. Как вдруг произошло что-то невероятное, совершенно

неожиданное и в первые минуты непонятное: содрогнулась

земля, страшным грохотом вскрикнули скалистые горы и леса,

словно небо обрушило на землю все ужасы ада. Все

смешалось в грохоте, гуле и треске, освещенное резким

отблеском зловещей вспышки. Виктор упал лицом в топкий,

влажный грунт, ничего не соображая. Но, падая, он видел, что

упал одновременно с ним и бегущий впереди Куни. Падали

красивые ветвистые пальмы, трещал бамбук, а небо раздирал

в клочья громоподобный, но с каким-то металлическим ревом

гул. "Вот он, судный день", - мелькнуло в голове. Он много

читал о приближающейся мировой катастрофе, смотрел

фантастические кинофильмы и телепередачи о предстоящей

гибели планеты Земля и теперь решил, что роковой час

настал. Но мысль эта промелькнула, как искра, и погасла. На

смену ей пришла здравая, реальная догадка: они попали под

бомбежку своих же, американских, самолетов, - но от такой

догадки не было утешительнее. Вокруг творился какой-то

кошмар. К взрывам и грохоту примешался огонь и смрад. Он

понял: после ракетного обстрела сброшен напалм. Когда-то он

сам сбрасывал с неба на землю многие тонны смертоносного

металла и огонь напалма, но сам смутно представлял, что

творилось там, внизу. В сущности, он даже запаха напалма до

этой минуты не нюхал. И вот довелось... Джунгли наполнились

гарью и дымом. Впереди, там, где находился Куни, горели

верхушки деревьев, окропленные напалмом, и огненные капли

падали сверху на землю, в заросли, из которых выскочил

смертельно перепуганный Куни и бежал к Виктору. Комбинезон

его в одном месте дымился: несколько брызг напалма попали

на него. Вид у Куни был безумный, маленькие глазки часто

моргали, руки дрожали, голос срывался.

– Спаси меня, я горю! - заикаясь и проглатывая слоги,

говорил он.

Виктору довольно легко удалось затушить горящий

комбинезон, но Куни все же получил легкие ожоги. Он ругался

теперь уже по адресу своих же.

– Что они там, рехнулись, черт возьми! Куда бросают,

зачем? Объекты? Какие тут объекты!..

Виктор мысленно отвечал ему: "Вот так же и мы бросали

– вчера, позавчера". И, вспомнив старуху и мальчика, сказал:

– А ты зверь, Куни, я не знал, что ты такой страшный тип.

Куни сделал недоуменные глаза, взгляд его говорил: мол,

не понимаю, о чем ты.

– Зачем стрелял?
– сердито сказал Виктор.

– Они коммунисты.

– Что они тебе сделали?

– А-а, кровь заговорила! Ты красный, я знаю, в тебе

русская кровь!

– Я американец. А ты, Куни, ничтожная сволочь. Вот кто

ты... Однако нельзя было медлить. Виктор знал, что это была

первая волна самолетов. Минут через двадцать жди второго

удара. Нужно дальше от этого кромешного ада, созданного

соотечественниками. Это понимал и хитрый, быстро

оправившийся от первого шока Куни.

– На восток, Виктор, только на восток, - торопливо и как

ни в чем не бывало сказал штурман, глядя на беспокойную

стрелку компаса.

И они стремглав сорвались с этого удушливого места и

бросились в пучину джунглей, обходя очаги горящего напалма.