Бородинское поле

постигшее великое горе не в состоянии что-то изменить в их

супружеских отношениях. В этом он убедился еще раз даже

сегодня: неустрашимая и гордая Валя держалась с ним учтиво

и корректно, но ни словом, ни взглядом, ни жестом не

выказала готовности к раскаянию и примирению. Внезапная

смерть отца отодвинула на задний план его семейную драму.

По крайней мере, он первый не пойдет на уступки, не проявит

благосклонность и великодушие.

Святослав достал из ящика письменного стола лист

чистой бумаги и начал писать письмо матери в США. Письмо

было краткое, сдержанное. Он сообщал о смерти отца и

сожалел, что не имеет возможности увидеть и обнять свою

бедную маму, которую ему очень хочется повидать. Сожалеет и

о том, что она не приехала в Москву вместе с Флемингами, и

что покойный отец очень хотел повидать свою внучку. "Я

понимаю, - писал Святослав, - в твоем возрасте уже трудно

путешествовать, тем более совершить путешествие через

Атлантику, хотя в наш век межконтинентальный перелет на

воздушном лайнере связан с меньшими неудобствами, чем

поездка на автомобиле из Москвы в Тамбов". В этих словах

содержалось приглашение матери посетить Москву.

Закончив письмо, Святослав посмотрел на телефонный

аппарат, стоящий тут же, на столе. Он ждал звонка, думал, что

позвонит Валентина или Галя. В тайне души, противореча

самому себе, он хотел, чтоб раздался этот звонок. Но телефон

молчал.

А тем временем Галя говорила матери:

– Позвони отцу. Почему ты не хочешь позвонить?

– Зачем? Он же не стал со мной разговаривать.

– Вы поругались?

– Нет.

Обе женщины обменялись чистосердечными взглядами.

Мягкий взгляд дочери призывал к доверию и дружескому

расположению, в глазах матери светилась нежная страсть и

неукротимая любовь. Они понимали друг друга без слов,

читали мысли.

– Ну а как же дальше?
– спросила Галя, и вопрос этот

содержал очень многое, и то, о чем они еще не говорили. В

нем были не просто догадки и подозрения, а нечто большее,

определенное. И Валя не могла лукавить, видя в дочери свою

союзницу.

– Я не могу ничего с собой поделать. Время не излечило,

а только укрепило. Я не могу без него. Он мне нужен, как

воздух. Если я не услышу его голос хотя бы по телефону, я

весь день не нахожу себе места, я мечусь, как потерянная, -

растроганно и сладостно призналась Валя. - Мне ничего от

него не надо. Только слышать его голос, знать, что он есть,

думать о нем, иногда встречаться. Мы видимся редко, и

.каждая встреча для нас - праздник.

Галя не удивилась. Она посмотрела на мать

сочувственно и озабоченно сказала:

– Бедная тетя Варя! Мне ее жалко.

Валя вспыхнула, изменилась в лице. В глазах ее

отразился ужас. Она ведь не подозревала, что дочь знает имя

ее возлюбленного.

– Почему ты решила? - с торопливой живостью

заговорила Валя.
– Откуда тебе известно?

– Это несложно, - спокойно ответила Галя.
– Думаю, что и

отец догадывается.

– Ты уверена? Нет, он не догадывается. Он спрашивал у

меня его имя. Я, разумеется, не сказала. И Варя не знает. Нет-

нет, не могут они знать. Иначе бы...

Она не договорила, лихорадочно сжавшись в комок.

– Ты наивная, мамуля, - и Александра Васильевна, и

Лена, думаю, догадываются. Они же не слепые. Я-то знаю.

Давно знала.

– Какой ужас, какой ужас!
– воскликнула Валя и закрыла

пылающее лицо руками.
– Что же делать, как же теперь быть?

Она спрашивала совета у дочери, но Галя уклонилась,

сказав рассудительно:

– На этот вопрос только ты можешь ответить.

– Да, да, только я. Сама заварила - самой и

расхлебывать.

– Не те слова, мамуля, и ты ни в чем не виновата, -

искренне поддержала Галя.

– А как бы ты поступила на моем месте?
– Валя смотрела

на Галю не как на дочь, а как на подругу, от которой уже нет

тайн.
– Не знаю. Во всяком случае ни с кем не стала б

советоваться и пи с чьим мнением не посчиталась бы.

– Спасибо, доченька.
– Валя обняла Галю и поцеловала.

3

Когда самолет, в котором возвращались домой супруги

Флеминги, поднялся в ясное морозное небо Москвы и взял

курс на запад, в Америке была глубокая ночь. В эту ночь Нину

Сергеевну мучили кошмарные сновидения. Ей снились

события тридцатипятилетней давности: колючая проволока,

грохот бомб, горящий эшелон, немецкие овчарки, почему-то в

касках и в погонах эсэсовцев, виселицы. И среди повешенных

она узнала Оскара. Он был жив, он звал ее на помощь - такое

возможно только в сновидении, - он призывно размахивал

руками, а голос его был хриплый, слабый, угасающий. И она

сняла его с виселицы и положила на землю. Он закрыл глаза и

казался бездыханным, умирающим. Она настойчиво

тормошила его, пытаясь привести в чувство, говоря: "Оскар,

Оскар, очнись! Нам надо бежать. Кругом эсэсовцы и овчарки".

Он открыл глаза и сказал: "Я не Оскар, я Глеб". Она

удивилась. Как? Глеб погиб на границе! Она присмотрелась и

увидела, что это был действительно Глеб. На нем была

опаленная огнем гимнастерка и майорские петлицы. Она

попыталась помочь ему подняться и услыхала за спиной

надменный хохот. Она обернулась и - о, ужас!
– за ее спиной