Боярышня Евдокия 4

— Я пойду? — спросила, запихивая платочек под украшенные вышивкой и каменьями наручи и чуть повторно не рассмеялась из-за дурацкой мысли обронить платок, как будто она на свидании.

Юрий Васильевич кивнул, но продолжил стоять столбом. Ей пришлось протиснуться, чтобы открыть дверь.

— Евдокия, подожди!

Она повернула к нему голову, не отпуская ручку двери и вопросительно посмотрела.

— Ты не сказала, что тут делала?

— Так Марфу искала, — пожала плечами боярышня, всё ещё пребывая в каком-то странном эмоционально-возвышенном состоянии. Пустые княжеские палаты навеяли что-то сказочное и никак не отпускали.

— Зачем?

Дуня чуть не ляпнула: «Чтобы спросить о Глафире»! Вовремя опомнилась и показала подбородком на сумку.

— Угостить её хотела.

Как только Евдокия сказала про угощение, сразу поняла, что лучше бы улыбалась и таинственно промолчала. Она уже приготовилась наплести что-нибудь про готовку, из-за которой сама искала Марфу, как Юрий Васильевич обиженно спросил:

— А меня что ж не угощаешь?

— Дык… — растерялась она и закрыла себе рот рукой, чтобы не ляпнуть чего ещё простонародного. — Княже, да разве богатыри вкушают сладости? — шутливо, спросила она.

— Ещё как! — поддержал он её шутливый тон.

— Тогда не побрезгуй… — начала говорить традиционное Евдокия, доставая кульки, но её прервали:

— Княже, там на Торговой площади какой-то старец воду мутит! Пророчит нам всем страшную погибель, потому что в Москве все во грехах погрязли.

— Какой старец? — опешил Юрий Васильевич. — Что за чушь? Какие грехи?

— Старец из святой обители, что в скрытом ото всех нечестивых граде находится. А грехи ясно какие! Москвичи живыми в небеса поднимаются, желая уподобить себя…

— Ты что такое говоришь? — князь с изумлением смотрел на возбуждённого гонца.

— Они там ещё людей режут, чтобы познать, каков человек внутри! — зло выкрикнул гонец, сверля князя непримиримым взглядом — и этот взгляд был страшнее его слов.

Юрий Васильевич схватил гонца за грудки. Дуня увидела, как на княжьей шее вздулись жилы. Он прорычал что-то вестнику в лицо, отшвырнул от себя, а сам бросился на выход.

— Божий старец правду глаголет! — заорал ему вослед гонец и неожиданно с ненавистью выпалил главные новости, да так, как будто обвинял своего князя : — Московские колдуны уморили нашего владыко! Люди плачут, к справедливости взывают!

Юрий Васильевич остановился, развернулся и медленно пошёл на гонца:

— Ты что несёшь?

— Правду! Нет больше нашего владыки Филиппа, — со слезами на глазах произнёс мужчина, прижимая шапку к груди.

Евдокия ахнула, закрыв ладошками рот. В голове у неё была только одна мысль: «Довёл себя Филипп своими веригами!» И словно в ответ ей прозвучало злобное:

— Весь народ поднялся, чтобы колдунью лютой смерти предали!

— Какую колдунью? — подозревая неладное, спросила Дуня.

— Ту, что втёрлась к нему в доверие и зелья подливала, — злобно прошипел гонец. — Это она целый выводок своих приспешников поселила в Москве! Она затуманила глаза владыке и на людей порчу наводила!

— Ты… — впал в бешенство князь и одним ударом свалил с ног обезумевшего мужчину, а он, валяясь на полу, продолжал бормотать, что людей спасать надо, а гнездо колдунов жечь, пока они не разошлись по всей Руси-матушке. А колдуны эти не только в Москве, они уже повсюду собираются и хотят учить друг друга…

Евдокия от потрясения не сразу поняла, что гонец не в себе. Зрачки его глаз были ненормально велики, в уголках губ появилась белая пенка, а ещё беспорядочно шевелящиеся пальцы в хватательных движениях. Ей сначала показалось, что он вот-вот за оружие схватится, но гонец делал это рефлекторно. Она повернулась к князю, чтобы сказать, что посланца опоили, а вместе с ним возможно и других, но князя уже след простыл.

Евдокия бросилась следом, оставляя гонца, принявшегося истово молиться перед иконой.

За выскочившим из дома князем выбежал его слуга и накинул ему на плечи шубу. Юрий Васильевич недовольно дёрнул плечом, и слуга подхватил шубу, скрываясь в доме. Пока выводили княжеского Буяна, вернулся слуга. В этот раз он помог облачиться князю в полушубок. Во дворе уже собрался отряд воинов и все вместе они выехали со двора.

Евдокия ничего этого не видела. Она побежала к себе одеваться, потом ждала сани, а после уже некуда было спешить. Дед прислал за ней Пахома и велел тихо сидеть у себя.

— Народ поднялся, — угрюмо пояснил ей воин.

— Против колдунов? — спросила она, исходя из слов гонца.

— Уже не поймешь, против кого, — буркнул Пахом. — Сначала колдунов изводить хотели, потом московского князя спасать, а теперь от Юрия Васильевича чего-то требовать думают. Все шалые. Как только кровь прольётся, то пойдут грабить иноземцев, а далее неизвестно, что будет.

— Пахомушка, а тот старик… ну помнишь, на рынке днём за мной следил?

— Не поймал я его, — сжимая кулаки, признался воин, — а он теперь народ мутит. Не простой это человек, Евдокия Вячеславна. Дед тебе не сказал, а он Силантия подло убил.

— Ох ты ж, — воскликнула она и посмотрела в сторону города. — Я чуяла, что здесь что-то плохое зреет, но не успела разобраться, — с досадой воскликнула боярышня.

— Боярин разберётся, а ты иди к себе. Не дай бог пострадаешь, так и нам всем не жить.

— Да, да… — согласилась Дуня и вернулась в горницу, а там уже

её ждали мама с боярышней Еленкой. Обе они были встревожены и тихо переговаривались между собою.

— Дуняша! — бросилась к ней Милослава. — Ты где была?

— Так я вот… — Евдокия показала сумку и не успела ничего объяснить, как мама велела:

— Идемте в малую трапезную! Угостим боярышню Елену и там подождем новостей.

Ближние Лыко-Оболенской засуетились, организовывая место для посиделок, а когда они оставили боярыню с боярышнями одних, то Милослава тихо произнесла:

— Страшные новости пришли из Москвы.

— Может, врут? — спросила Дуня. — От Ивана Васильевича не было гонца, а тут какой-то старик людей опаивает и мысли им гнусные внушает.

— Ты что-то знаешь?

— Только то, что этот старик следил за мной.