Братья Карамазовы. Том 3. Книга 2

А если это дело убивает меня?

Тогда умрите и воскресните обновленным, а я вам помогу. Здесь жили Кальвин, Вольтер и Руссо. Обратитесь к ним. Черпайте у них знания для своего возрождения.

Вы верите в меня? Значит я еще не совсем потерян для вас?

Я даю вам шанс на реабилитацию себя в моих глазах.

Помогите мне. Без вас я всего этого не одолею. Спасите меня от самого себя.

Спасти?!

К этой минуте снегопад прошел, наступил тихий теплый вечер, прохожих почему-то не было. Они были совсем одни, какая-то странная дымка окутала их. Ева Александровна отвернулась от него, устремив свой взгляд на противоположный берег озера, где в домах уже зажегся свет. Возникла пауза, Алексей Федорович с мольбой смотрел на ее стан, окутанный в кашемировое пальто. И вдруг его сознание пронзила мысль: «Действовать!!!», он сделал шаг к ней и тут же остолбенел в изумлении произошедшего в следующую минуту. Все так же стоя, не поворачиваясь к нему, с нее сползло пальто, и он увидел совершенно обнаженное ее тело. И ему было явлено французское наваждение и родилась фантазия.

На берегу (Фрагмент)

О, эти два холма! Как горна полыхание,

Меня бросало в жар их нежное дыханье,

Меня безжалостно по сердцу бил валек!

Насмешки полный взгляд отталкивал и влек,

А тело влажное, сверкая белизною,

К лобзаньям звало рот, приманивало взор.

Я, оробев, молчал. Но, сжалясь надо мною,

Плутовка первая вступила в разговор.

Я слушал речь ее, но слышал только звуки,

Я страстно пожирал глазами эту грудь,

Я силился в разрез поглубже заглянуть,

Пылал и холодел, испытывая муки.

Она пошла, шепнув: «Когда настанет ночь,

Я буду ждать тебя за рощей у оврага!»

И все ушло за ней, вся жизнь умчалась прочь,

Как испаряется предутренняя влага.

Но все ж я ликовал; волнуя и пьяня,

В моей душе любовь, как бездна, разверзалась;

Уже бледнел и гас прощальный отблеск дня,

И ночь, грядущая зарею мне казалась!

Когда я подходил, она стояла там.

Я кинулся, упал без слов к ее ногам,

Обвил ее, привлек, лаская грудь рукою;

Внезапно вырвавшись, помчалась прочь она

По лугу, где лила молочный свет луна,

Но зацепилась вдруг за низкий куст ногою,

И я догнал ее, и жадно к ней приник,

И стиснул гибкий стан, и, хищный, опьянелый,

Унес ее к реке, в береговой тростник…

Она, кого я знал бесстыдной, наглой, смелой,

Дрожа, заплакала, испуганна, бледна;

Меж тем моя душа была опьянена

Той силой, что ее бессилье источало.

Кто может разгадать волшебное начало,

Кипящее в мужской крови в любовный час?

От месяца легло сияние на нас.

Лягушки в камышах, о чем-то споря бурно,

На сотню голосов шумиху завели.

Проснулся перепел и закричал вдали;

И, словно первый звук любовного ноктюрна,

Пустила птица трель – еще неясный зов.

А воздух полон был истомы, упоенья,

Лобзаний, шепота, призывного томленья,

И неги чувственной, и страстных голосов,

Перекликавшихся и певших в хоре дружном.

Я чуял эту страсть и в знойном ветре южном,

И думал: «Сколько нас в часы июньских чар,

Животных и людей, которых ночью жгучей

На поиски повлек неутолимый жар

И, тело к телу, сплел инстинкт любви могучий!»

И я хотел их слить в себе, в себе одном.

Она дрожала вся; я воспаленным ртом

Прильнул к ее рукам, струившим ароматы, —

То запах тмина был, живой бальзам полей;

У девственной груди был привкус горьковатый, —

Таков миндаль и лавр, иль таково, верней,

Парное молоко козы высокогорной;

Я силой губы взял, смеясь над непокорной,

И долгий поцелуй как вечность долог был,

Он сплел в одно тела, он слил их бурный пыл.

Откинувшись, она хрипела в страсти жадной,

А грудь стесненная, под лаской беспощадной,

С глухими стонами вздымалась тяжело.

Была в огне щека, и взор заволокло.

В безумии слились желанья, губы, стоны,

Затем ночную тишь, нарушив сельский сон,

Прорезал крик любви, так страшен, так силен,

Что жабы, онемев, попрятались в затоны,

Сова шарахнулась и перепел умолк;

И вдруг в растерянном безмолвии вселенной

Донесся по ветру и замер зов мгновенный:

С глухой угрозою провыл три раза волк.

Рассвет прогнал ее. А я побрел в просторы,

Где чуял плоть ее в дыхании полей;

Как якорь, брошенный на дно души моей,

Меня в плену теперь держали эти взоры.

Плоть сочетала нас, и тщетен был побег:

Так сковывает цепь двух каторжан навек.

20 марта 1876 года под псевдонимом Ги де Вальмон. (Ги Де Мопассан)

A la cote

Oh, ces deux collines! Comme une clairiere,

J'ai ete jete dans la chaleur de leur douce respiration,

J'ai ete impitoyablement frappe par le coeur de valek!

Railleries plein regard repousse et attire,

Et le corps est humide, etincelant de blanc,

A la scie sauteuse s'appelait la bouche, attirait le regard.

Moi, orobev, j'etais silencieux. Mais, ayant pitie de moi,

La triche est la premiere a entrer dans la conversation.

J'ai ecoute son discours, mais j'ai entendu seulement des sons,

J'ai devore avec passion les yeux de cette poitrine,

Je me suis efforce de creuser plus profondement dans la coupe,

Flambe et froid, eprouvant des tourments.

Elle est allee murmurer: "Quand la nuit viendra,

Je t'attendrai au bosquet du ravin!»

Et tout est parti pour elle, toute la vie s'est enfuie,

Comment l'humidite pre-matin s'evapore.

Mais je me rejouissais; inquiet et ivre,

Dans mon ame, l'amour, comme l'abime, s'est ouvert;

Deja pale et Gus la lueur d'adieu du jour,

Et la nuit a venir m'a semble briller!

II

Quand je suis arrive, elle etait la.

Je me suis precipite, je suis tombe sans mots a ses pieds,

Il l'a enveloppee, attiree, caressant sa poitrine avec sa main;

Soudain, elle se precipita loin

Dans la Prairie ou la lune de lumiere laiteuse Lila,