Брайтон-Бич опера

Илюша был нормальным представителем московской интеллигенции, и поэтому столь неожиданным для всех стало то, что в середине третьего курса он безо всякого объяснения вдруг бросил институт и, естественно, загремел в армию. Я даже поехал тогда провожать его в военкомат и всё время спрашивал, с какого это он хрена решил вдруг поломать свою такую комфортабельную жизнь. Добиться внятного ответа мне так и не удалось — он только повторял, что историю съездов зубрить надоело, что жизнь у нас какая-то ненастоящая, но всё это звучало несерьёзно. По крайней мере, для меня.

Служить Илюшу отправили в войска ПВО куда-то на Дальний Восток, а пока его не было, мы уехали в Америку, и на долгие годы связь между нами прервалась. От моей мамы, которая поддерживала переписку со своей кузиной, я знал, что, вернувшись из армии, Илюша восстановился всё-таки в институте, по окончании которого женился на своей сокурсницсе. Тот факт, что она была русской, нанес его родителям и особенно нашим бабушкам, которые приходились друг другу родными сестрами, ещё больший удар, чем его военная служба. Нина на фотографиях, которые присылались нам из Москвы, выглядела довольно симпатичной, но обыкновенной. Ничем нe примечательное широкоскулое лицо, веснушки, светлые волосы. Рядом со своим наделенным хрестоматийной еврейской внешностью мужем она смотрелась несколько странно, но брак у них вроде был хороший. Через год после свадьбы, которую из-за разлада в семье даже не отметили толком, появился на свет Дима, а ещё через пять лет — Саша. Когда в 1988 году я впервые после эмиграции приехал в Москву, им было семь лет и два годика. С Илюшей мы встретились так, как будто никогда и не расставались. Ради меня он собрал у себя всю свою компанию — тогда гости из Америки были ещё большой редкостью, хотя моим рассказам о Новом Свете никто из них всё равно не верил. Почти все они уже готовились переезжать в какие-нибудь заморские страны, но сам Илья никуда ехать не хотел. Он тогда долго рассказывал мне о том, что перестройка открывает перед всеми совершенно новые возможности, что какие-то его знакомые пытаются создать независимую радиостанцию, куда и его тоже зовут работать, и что надо пытаться изменить что-то здесь, а не искать счастья за тридевять земель. Радио они действительно создали. Называлось оно «Эхо столицы» и во время августовских событий 1991 года оказалось чуть ли не единственным неподконтрольным ГКЧП источником информации в стране. Забаррикадировавшись в маленькой квартире, где, собственно говоря, и размещалась тогда вся их студия, Илюша и его приятели умудрились связаться с американским посольством и продержаться до тех пор, пока незадачливые горе-путчисты не признали своего поражения. После этого в жизни моего троюродного брата начался самый настоящий «золотой век». Благодаря своей невероятной эрудиции и прекрасно подвешенному языку он довольно быстро выбился в ведущие самых популярных программ «Эха». Дать ему интервью почитали за честь не только знаменитые актёры и писатели, но и члены ельцинского правительства, не говоря уже о тех, кого в то время называли «демшизой». Бывали у него в студии и дипломаты, и даже главы иностранных государств. Короче говоря, Илюша превратился в самую настоящую московскую знаменитость, что, впрочем, не помешало ему иссколько лет тому назад вместе со всей семьей обратиться в американское посольство и получить там статус беженцев. Выезжать опи не спешили, но тут оказалось, что воспользоваться этим статусом можно только в течение определенного периода времени, а он как раз истекал. Одновременно с этим у Илюши начались какис-то неприятности на работе, рассказывать о которых по телефону он не хотел. В общем, так или иначе, они наконец решились на отъезд.

Мы с Татьяной выступали у них в роли поручителей и даже были вынуждены внести определенную сумму в ХИАС, не говоря уже о том, что мы нашли им квартиру в Боро-Парке, кое-какую мебель и забили холодильник едой. Именно в эту квартиру мы и предполагали отвезти их из аэропорта, но получилось всё совсем по-другому — не так, как мы планировали.

— Bee эти ваши разговоры о долгах — глупости, — говорит Татьяна, наслушавигись нас с Аликом, так и не прекративших начавшегося ещё в «Эдеме» диспута на тему «Давать или не давать». — всё это проблемы буржуазии, которые совершенно не касаются людей, у которых денег нет. Поэтому и разрешается эта проблема очень просто. Не имей денег или не хвастайся теми, которые у тебя есть, и никто не будет просить у тебя в долг. А ещё лучше, если можешь помочь, не отказывай никому, насколько это только возможно. А сам в долг старайся не просить — вот и вся премудрость.

— В жизни разные обстоятельства бывают, — говорит Алик, несмотря на всё выпитое утром, довольно уверенно управляя машиной. — Иногда случается такое, что и не захочешь просить, а всё равно приходится.

— Тогда постарайся отдать как можно быстрее, — говорит Татьяна.

— А если не получается? — говорит Алик. — Если правда денег нет?

Я, честно говоря, так и не могу решить для себя, как надо поступать в подобных ситуациях. Да и разговор заканчивается ничем, потому что в этот момент мы как раз выбираемся из пробки на подъездах к «Кеннеди» и оказываемся на территории аэропорта.

В помещёнии терминала компании «Дельта» уже толпа. Рейсы из Москвы всегда встречает масса народа, но в данном случае тут творится действительно нечто невообразимое. А самое ужасное — это то, что в толпе я вижу сводного брата Ильи — Максима, да ещё и не одного, а с женой Ириной и сыном Пашей. Вокруг них стоит множество нарядно одетых людей, которые держат в руках цветы и воздушные шары, раскрашенные в цвета американского национального флага. ещё в нескольких шагах — располагается настоящий оркестр из пяти или шести музыкантов, выряженных в военную форму времен войны за независимость.

Откуда Максим узнал о приезде Илюши, я понятия не имею, но мне совершенно точно известно, что они не общаются уже давно, да и никогда, по сути дела, не общались по-человечески. Когда Илюше было пять лет, его отец ушел из семьи. Максим был его сыном от второго брака, оказавшегося гораздо более удачным и счастливым, чем первый. Их отец упорно пытался подружить своих сыновей, но из этого никогда ничего не получалось. Во-первых, они были слишком разными, а во-вторых, Илюше не доставляло никакого удовольствия ни приходить в новый дом отца, ни возвращаться оттуда к своей маме, которая замуж больше так и не вышла. Я пару раз видел Максима на таких семейных торжествах, куда обязательно надо было пригласить даже тех, кого видеть на самом деле никто нe хотел. Он всегда был крупным ребенком и уже чуть лн не к двадцати годам вымахал в высокого, полного, жовиального мужика — большого любителя водки, прекрасного пола, преферанса и анекдотов. Естественно, отношение Илюши к исму с годами не улучшилось, и даже о том, что Максим, закончив Первый медицинский, уехал в Америку, рассказал ему я. В то время русских в Нью-Йорке было ещё относительно немного, и почти все друг друга так или иначе знали. Вот и мы как-то встретились с Максимом у общих знакомых. Договорились созвониться, но, конечно, так и не сделали этого. Из периодически попадающихся мне на страницах русских газет рекламных объявлений я узнавал о том, что его врачебная практика постоянно расширястся, но больше мы ни разу не пересекались. В один из моих приездов в Москву я рассказал Илье об успехах его сводного брата, но он только поморщился. А когда они уже собрались уезжать и я спросил, надо ли предупредить Максима, Илюша специфически попросил меня этого не делать, сказав, что никакого желания видеть данного родственника у него нет. Но над тем, откуда же при таком раскладе Максим в аэропорту нарисовался, я подумать ие успеваю: как раз в этот момент он замечает нас с Татьяной и начинает кричать, бурно размахивая руками:

— Ребята! Здорово! Идите сюда.

Выхода у нас нет, и мы покорно направляемся в его сторону.

— Теперь Илюша подумает, что это мы его сюда пригласили, — говорю я Татьяне.

— А разве это не так? — говорит она.

— Ты что? Я даже телефона его не знаю, — говорю я.

Тут я как раз попадаю в могучие объятия Максима.

— Ну, вы совсем пропали, — говорит он, стискивая меня так, что я начинаю ощущать каждую косточку моего позвоночника. — Как дела?

— Да нормально всё. — Я пытаюсь высвободиться и вдруг вижу Илью.

Толкая перед собой тележку с огромными чемоданами, он появляется из автоматических дверей и растерянно оглядывается по сторонам. За его спиной виднеется и всё остальное семейство.

— Вон они, — говорю я Максиму.

Он разжимает свои огромные руки и оборачивается.

— Уже? — говорит он. — Так быстро таможню проскочили?

Отпустив меня, он начинает махать руками, пытаясь привлечь внимание Ильи, а когда ему это удаётся, делает знак людям с цветами и воздушными шариками в руках, и все они с радостными возгласами бросаются к новоприбывшим. Сказать, что Илья ошарашен такой встречей, — это не сказать ничего. А тут ещё и оркестрик начинает громко играть какой-то бравурный марш, постепенно переходящий в американский гимн. Илью, Нину и их сыновей тащат в нашу сторону, и в конце концов Максим разом обнимает их обоих. Он, кажется, действительно взволнован, потому что даже не находит слов — просто стискивает их обоих в своих медвежьих объятиях и бурчит что-то совершенно нечленораздельное.

— Кто все эти люди? — говорит Илья.

— Друзья мои. Коллеги по работе. Соседи, — отвечает Максим, как мне кажется, чуть ли не сквозь слёзы. — Я так хотел встретить тебя по-человечески. Чтобы приезд в Америку запомнился тебе навсегда.

Оркестрик переходит на новую мелодию. Играя все громче и громче, музыканты начинают петь:

— While the storm clouds gather far across the sea, let us swear allegiance to a land that’s free. Let us all be grateful for a land so fair, as we raise our voices in a solemn prayer.[5]

Илья недоумённо глядит на меня, a я только пожимаю плечами.

— God Bless America. Land that I love, — поют музыканты. — Stand beside her, and guide her through the night with a light from above.

Илюша пытается освободиться из объятий своего своднoro брата. Совершенно очевидно, что происходящее не доставляет ему никакого удовольствия, но в конце концов он вынужден смириться. Мы с Татьяной обнимаем и расцеловываем Нину, Диму и Сашу. За те несколько лет, что мы их не видели, Илюшины сыновья сильно изменились. Дима стал ещё больше похож на отца, а у младшего остались ярко выраженные Нинины черты.

Откуда-то из толпы Максим вытягивает за руку своего сына Пашу.

— Смотри, какой вымахал, — говорит он Илье. — Его теперь Пол зовут. Узнаешь?

— Как я могу его узнать? — говорит Илья. — Когда вы уезжали, он был ещё совсем ребёнком.

— Когда мы уезжали, я сам был ещё совсем ребёнком, — смеётся Максим, и его заразительный смех окончательно разбивает лёд. По крайней мере, Илюша в первый раз за все это время улыбается.

— From the mountains, to the prairies, — все громче поют музыканты. — То the oceans, white with foam God bless America — my home sweet home.