Брайтон-Бич опера

— Какие идеи? — говорю я. — Ты посмотри на него. Вернее, послушай: в предложении из трёх слов сто двадцать четыре ошибки. Какие у него могут быть идеи?

— He y него, конечно, — говорит Алик. — А у тех взрослых дядек, которые за ним стоят и его за верёвочки дергают. Чейни, Эшкрофт, Рамсфелд — это те, кого мы знаем. А за ними ещё Вулфовиц, Перл, Фейс, Бейкер, Пойндекстер, папа Буш, мама Буш. Ты только на рожи их посмотри — сразу всё понятно станет.

— Ничего мне не понятно, — говорю я.

— Вот и хорошо, — неожиданно встревает в наш разговор Татьяна. — Лучше бульончика попей. А то остынет.

— А мне понятно, — говорит Алик. — У них грандиозные планы. Они всю страну перевернут. Во всех областях революция будет.

— В каких, например? — говорю я.

— Во всех, — говорит Алик. — Налоги самым крупным буржуинам снизят, социальные программы сократят, в школах введут молитвы, аборты запретят, оружие огнестрельное в аптеках продавать будут. А ещё с несогласными разберутся. Всех, кто генеральную линию республиканской партии не поддерживает, террористами объявят. всё винтики-гаечки намертво прикрутят — мало не покажется.

— Чего это ты так про аборты волнуешься? — говорю я. — Тебя это с какой стороны вообще колышет? И что плохого, если в школах молитвы введут? Я-то теперь знаю, что там творится. Молитвы этим раздолбаям не помешают.

— Это же не настоящие молитвы, миленький. Они не помогут, — говорит Татьяна, а Алик продолжает перечислять, что ещё, по его мнению, натворят республиканцы:

— Они же теперь во всё федеральные суды консерваторов поставят, а это пожизненная должность. Там такие упыри сидеть будут, что они все, чего Америка в последние годы добилась, поотменяют на хрен. Они же считают, что этнические меньшинства только на бензоколонках работать должны и в тюрьмах сидеть, а место женщины — дома. Хозяйством заниматься и детками сопливыми.

— Ну и что в этом плохого? — говорю я.

— Ничего, — говорит Алик. — Только к этническим меньшинствам они ведь и евреев тоже причисляют. Они же поголовно там всё юдофобы лютые. И как ты думаешь, нравится им, что банки, газеты, телевидение, кино, биржу — всё чужаки какие-то себе присвоили?

— Неправда это, — говорю я. — Клинтон Шарона к миру с палестинцами принуждал, а республиканцы ему руки полностью развязали. Буш Иерусалим столицей Израиля признал. И в правительстве у него евреев полно. А госдепартаментом вообще негр рулит. С еврейской тоже, как это ни смешно, кровинкой.

— Не говоря уже о том, — не обращает никакого внимания нa мои слова Алик, — что теперь война перманентная будет. Как у Троцкого революция. У Рейгана только одна «империя зла» была, а теперь вон целую ось где-то откопали и нанизывают на неё одну страну за другой.

— Войну во Вьетнаме демократ Кеннеди начал, а республиканец Никсон закончил, — говорит Илья. — Картер Бжезинского с Киссинджером во всём слушался. Это при них в Афганистане, ещё до ввода туда советских войск, начали отряды моджахедов создавать и исламский фундаментализм культивировать, чтобы его в Среднюю Азию потом двигать. А Клинтон вообще — Югославию разбомбил. В центре Европы. На глазах у всего изумлённого человечества.

— Что ты хочешь этим сказать? — говорит Алик.

— Ничего, — говорит Илья. — Удивляете вы меня, мужики. Большие вроде мальчики уже, а простых вещей не понимаете.

— Ну вот, сейчас ты нам всё объяснишь, — говорит Алик.

— Дай сказать человеку, — говорит Татьяна. — Тебя же мы слушали.

— Да нечего тут говорить-то,— говорит Илья. — Спектакль это всё. Цирковое представление для особо доверчивых и впечатлительных. Театр юного зрителя.

— В каком смысле, спектакль? — говорю я.

— В прямом, — говорит Илья. — Вы же сами знаете, какой я раньше был. Сколько за демократию эту в России боролся. Противно иногда было, но всё равно боролся, потому что верил, что принцип-то правильный.

— Почему противно? — говорит Алик. — Когда это тебе было противно?

— В девяносто третьем году, например, когда законно избранный парламент из танков раздолбали, — говорит Илья. — Да и в девяносто шестом тоже, когда Ельцин с рейтингом в шесть процентов и после инфаркта очередного полупарализованный президентом стал, а Зюганов даже не опротестовал ничего.

— Так это в России всегда так, — говорю я.

— Вот и я тоже думал, что это у нас только уродство такое бывает, — говорит Илья. — Потому что Россия — дикая и к цивилизации пока не приобщённая. Вот когда приобщится, будет и у нас всё кучеряво, как на Западе. А теперь я вижу, что и здесь всё то же самое, по сути, происходит, только более закамуфлированно, приглаженно.

— Как это то же самое? — говорю я. — Здесь же две партии всегда борются. И то одна к власти приходит, то другая.

— Наивный ты, — говорит Илья. — Неужели ты не видишь, что здесь однопартийная система, как в Союзе когда-то была? Одна и та же партия всё время у власти. Только у партии этой есть два крыла, и они перед народом балаган разыгрывают. Чтобы видимость демократии поддерживать. А на самом деле никакой разницы между ними нет. Так, по мелочам разногласия бывают, конечно. Но в главном во всём — полное единодушие. Да и договариваются они заранее, как им что поделить. И не голоса тут решают, а деньги большого бизнеса. Ну неужели ты в самом деле думаешь, что владелец какогонибудь «Боинra» или «Дженерал моторс» будет сидеть и ждать: как это там фермеры в Индиане или в Оклахоме проголосуют? Сидит, прямо ногти от волнения кусает — вдруг не тому кандидату голоса свои отдадут, и тю-тю его миллиарды правительственных контрактов и налоговых льгот. Нет, конечно. Ему по барабану, кто как голосовать будет, потому что он заранее пожертвования в предвыборные фонды обеих партий сделал и при любом раскладе ничего не потеряет. Впрочем, по-другому и не может тут быть, если по большому счёту.

— Почему это? — говорю я.

— Потому что вся система гнилая, — говорит Илья.

— Какая система? — говорю я.

— Демократия называется, — говорит Илья. — Но демократия — это что? Власть народа? А где ты её видел? Миф это всё, сказка. Нигде её никогда не было, разве что в древних Афинах, где, кстати, правом голоса одни только свободные мужчины пользовались, а их всего-то несколько тысяч было. Ни женщинам, ни рабам, ни приезжим никаких таких прав отродясь не давали. Вот там действительно, может, демократия была. Собирались все вместе и любые вопросы общественные прямым голосованием решали.

— А сейчас у всех право голоса есть, — говорю я. — Кто здесь легально находится, конечно, и совершеннолетия достиг. Вот всё и решают теперь.

— Ничего подобного, — говорит Илья. — Никто твоего мнения не спрашивает, повышать налоги или понижать, бомбить иракцев или пущай ещё поживут, защищать окружающую среду или, как говорится, болт с ней, с родимой. В лучшем случае, когда не фальсифицируется ничего, народ выбирает представителей, а они уже всё за него решат.

— Hy и что? — говорю я. — У всех кандидатов свои предвыборные программы. Если они соответствуют взглядам большинства, то эти кандидаты и выигрывают.