Бремя Могущества

Тот помялся, потом кивнул.

— А почему нет? Мисс Уинден голову совсем потеряла. Она уже готова и знахаря позвать, лишь бы помог.

— Тогда пойдемте, — сказал Говард.

— Что? Прямо сейчас? А как же с вашей едой?

— Ничего, рыбу уж как–нибудь потом съедим, — успокоил его Говард и встал из–за стола. — Пойдемте, Шин.

— Да прекрати ты, — ворчал Гордон. — Прошу тебя.

Тремейн ненадолго оторвался от своего занятия, нахмурил лоб, чтобы дать своему приятелю понять, как неприятно ему отвлекаться на что–то другое, и снова вперился глазами в желтоватые страницы большой, толстой книги, лежащей перед ним на столе.

— Чего я буду прекращать? — спросил он.

— Это… дурная книга, — ответил Гордон. — Она меня в страх вгоняет. — Он еще раз бросил взгляд мельком на книгу и беспокойно переступил с ноги на ногу.

В маленькой каморке было прохладно — на улице уже вовсю лютовал зимний холод. Огонь в маленькой железной печурке в углу уже не разжигался дня два. Именно два дня назад они вернулись после своей вылазки в этот странный дом в лесу. Сам Гордон на следующее утро отправился в маленькую кузницу у порта, где работал, но Тремейн почти безвылазно сидел здесь, в мансарде. Он ничего не ел все это время и спать ложился лишь тогда, когда уже в буквальном смысле падал от усталости. Лицо его стало белым, как известь, глаза покраснели и воспалились, нездоровый красноватый налет выступил на коже.

— Дурная! — передразнил он Гордона, явно дав понять, что он по этому поводу думает. Пролистав несколько страниц, он устало провел ладонью по глазам. — А что же в ней дурного, может, объяснишь? — ответил он. — Старинная книга — да и только, разве не так?

Гордон нервно облизал пересохшие губы. Он уже давно понял, что фолиант, позаимствованный в том доме, может быть чем угодно, но только не старинной книгой. Он не мог логически обосновать свое умозаключение. Просто эта книга пугала его, вызывая необъяснимый страх.

Он нервно шагнул к столу, за которым сидел Тремейн, и стал смотреть на перелистываемые им страницы и болезненное лицо своего приятеля. Гор- дон был очень обеспокоен этой странной тягой Тремейна к книге. И вообще, большой дуростью было тащить оттуда эту книженцию, и это его убеждение росло. Теперь, два дня спустя, он боялся даже и близко подходить к ней.

— Ты бы сходил на работу, — нерешительно порекомендовал он. — А то Брингс все время спрашивает о тебе. А сегодня уже сам хотел бежать сюда к тебе, и я его насилу отговорил.

Глаза Тремейна превратились в узенькие щелочки.

— Ты что, не сказал ему, что я заболел?

— Сказал. Но ты же знаешь старика — он мигом кого–нибудь еще наймет, если ты не появишься.

Тремейн презрительно фыркнул:

— Да пусть себе нанимает, кого хочет. У меня эта работа уже и так вот где сидит. — Он выразительно провел рукой у шеи. — Передай ему, что мне пару дней надо полежать. Придумай что–нибудь.

— Два дня?

— Наверное, — равнодушно отозвался Тремейн. — Если повезет, даже чуть меньше. Мне кажется, я скоро уже смогу это расшифровать. — Он победно улыбнулся, но улыбка эта странно и жутко выглядела на его побледневшем лице со впалыми щеками и покрасневшими глазами. Гордон невольно поежился.

— Расшифруешь? — недоверчиво повторил он. — Ты что, всерьез собрался прочесть эти каракули?

На секунду глаза Тремейна вспыхнули гневом, но он тут же снова улыбнулся. Улыбка эта была снисходительной и в то же время довольно злой. Гордон не мог припомнить, чтобы его приятель когда–нибудь одаривал его такими взглядами. Да, Тремейна эти два дня, несомненно, изменили, причем настолько сильно, что Гордону это было в диковинку. Все началось именно тогда, когда он впервые прикоснулся к этой книге.

Тремейн выпрямился, дрожащими пальцами взял стакан с водой, стоявший перед ним на столе, и чуть увлажнил свои пересохшие губы.

— Прочесть? Нет. Разве что понять, — тихо ответил он.

— А какая разница?

— О, огромнейшая, — принялся объяснять Тремейн. — Я не могу тебе этого объяснить, Гордон, но если мне все же посчастливится расшифровать, что здесь написано, то тогда мы все сможем. Я уже начинаю понимать, в чем здесь дело, но это пока еще нельзя назвать чтением, понимаешь? Это… это так, будто страницы заговорили со мной.

Гордон чуть наклонился и попытался присмотреться к этим, на первый взгляд, беспорядочно рассыпанным по желтым пергаментным страницам значкам. Для него они были и оставались лишенными смысла закорючками. И он не стремился постигнуть их тайный смысл. Он не хотел и знать о том, что имел в виду Тремейн, утверждая, что, если он сумеет расшифровать книгу, то все будет в порядке.

— Тебе надо кончать со всем этим и отправляться на работу, — сказал. Гордон в последней попытке переубедить его. — Ты просто гробишь себя. Ты хоть в зеркало за эти два дня заглянул?

Тремейн презрительно рассмеялся.

— На свете есть более важные вещи, чем телесное здоровье, Гордон, — ответил он. Ухмыльнувшись, он снова склонился над книгой, и его указательный палец вновь заскользил по строчкам. — У тебя еще что–нибудь ко мне? — обратился он к Гордону, видя, что тот уходить явно не собирается.

Гордон пожал плечами.

— Да… не знаю, — пробормотал он. — Мне это дело не нравится, Тремейн. Эта книга и…

Тремейн поднял на него глаза.

— И?

— Ничего, — смешался Гордон. — В последние дни много странного произошло в городе.

— И ты убежден, что все связано с этим? — Тремейн хлопнул ладонью по страницам и визгливо рассмеялся. Гордон увидел, что зубы Тремейна почернели, сгнили, будто у глубокого старика. — Ты просто безумец, если всерьез так думаешь.

— Да я… ничего я не думаю, — пытался возразить Гордон. — Я только…

— Что «только»? — насторожился Тремейн.

Гордон опустил глаза.

— Ничего, — тихо ответил он. — Ничего. Забудь.

Тремейн некоторое время продолжал пристально смотреть на него, потом снова взор его упал на таинственные знаки и сосредоточился на них.

— Ну, тогда все в порядке, — произнес он. — Оставь меня одного. Я занят.

Гордон, помедлив, повернулся и пошел к двери, но Трейман снова окликнул его.

— Ты ведь никому об этом не расскажешь, Гордон, да? — настороженно спросил он.

— О книге? — Гордон покачал головой. — Нет, конечно. Все остается, как мы и уговорились: ты занемог и должен отлежаться. Не бойся, я тебя не выдам.

Тремейн не ответил, а Гордон поспешил уйти, и когда Тремейн снова оказался один, он тихо проговорил про себя: