Бронепоезд No 14,69

Окорок повторил:

– - Жалко тебе?

– - Чего?
– - спросил Знобов.

– - Люди мрут.

Знобов сунул бумажки в папку и сказал:

– - Пустяковину все мелешь. Чего народу жалеть? Новой вырастет.

Вершинин сипло ответил:

– - Кабы настоящи ключи были. А вдруг, паре, не теми ключьми двери-то открыть надо.

– - Зачем идешь?

– - Землю жалко. Японец отымет.

Окорок беспутно захохотал:

– - Эх, вы, землехранители, ядрена-зелена!

– - Чего ржешь?
– - с тугой злостью проговорил Вершинин: -кому море, а кому земля. Земля-то, парень, тверже. Я сам рыбацкого роду...

– - Ну, пророк!

– - Рыбалку брошу теперь.

– - Пошто?

– - Зря я мучился, чтоб опять в море итти. Пахотой займусь. Город-от только омманыват, пузырь мыльнай, в карман не сунешь.

Знобов вспомнил город, председателя ревкома, яркие пятна на пристани -- людей, трамвай, дома, -- и сказал с неудовольствием:

– - Земли твоей нам не надо. Мы, тюря, по всем планетам землю отымем и трудящимся массам -- расписывайся!..

Окорок растянулся на песке рядом с китайцем и, взрывая ногами песок, сказал:

– - Японскова мидако колды расстреливать будут, вот завизжит курва. Патеха а!.. Не ждет поди, а, Сенька? Как ты думашь, Егорыч?

– - Им виднее, -- нехотя ответил Вершинин.

Над песками -- берега-скалы, дальше горы. Дуб. Лиственница.

Высоко на скале человечек, в желтом -- как кусочек смолы на стволе сосны -- часовой.

Вершинин, грузно ступая, пошел между телегами.

Син-Бин-У сказал:

– - Серысе похудел-похудел немынога... а?

– - Пройдет, -- успокоил Окорок, закуривая папироску.

Син-Бин-У согласился:

– - Нисиво.

III.

Корявый мужичонко в малиновой рубахе поймал Вершинина за полу пиджака и, отходя в сторону, таинственно зашептал:

– - Я тебя понимаю. Ты полагашь, я балда-балдой. Ты им вбей в голову, поверют и пойдут!.. Само главно в человека поверить... А интернасынал-то?

Он подмигнул и еще тихо сказал:

– - Я ведь знаю -- там ничего нету. За таким мудреным словом никогда доброго не найдешь. Слово должно быть простое, скажем -- пашня... Хорошее слово.

– - Надоели мне хорошие слова.

– - Брешешь. Только говорил, и говорить будешь. Ты вбей им в голову. А потом лишнее спрятать можно... Это завсегда так делается. Ведь которому человеку агромаднейшая мера надобна, такое племя... Он тебе вершком, стерва, мерить не хочет, а верста. И пусь, пусь, мерят... Ты-то свою меру знашь... Хе-хе-хе!..

Мужичонко по-свойски хлопнул Вершинина в плечо.

Тело у Вершинина сжималось и горело. Лег под телегу, пробовал уснуть и не мог.

Вскочил, туго перетянул живот ремнем, умылся из чугунного рукомойника согревшейся водой и пошел сбирать молодых парней.

– - На ученье, айда. Жива-а!..

Парни с зыбкими и неясными, как студень, лицами, сбирались послушно.

Вершинин выстроил их в линию и скомандовал:

– - Смирна-а!..

И от крика этого почувствовал себя солдатом и подвластным машинкам, похожим на людей.

– - Равнение на-право-о...

Вершинин до позднего вечера гонял парней.

Парни потели, злобно проделывая упражнения, посматривая на солнце.

– - Полу-оборот на-алева-а!.. Смотри. К японцу пойдем!

Один из парней жалостно улыбнулся.

– - Чего ты?

Парень, моргая выцветшими от морской соли ресницами, сказал робко:

– - Где к японсу? Свово-б не упустить. У японса-то, бают, мо-оря... А вода их горячая, хрисьянину пить нельзя.

– - Таки же люди, колдобоина?

– - А пошто они желты? С воды горячей, бают?

Парни захохотали.

Вершинин прошел по строю и строго скомандовал:

– - Рота-а, пли-и!..

Парни щелкнули затворами.

Лежавший под телегой мужик поднял голову и сказал:

– - Учит. Обстоятельный мужик. Вершинин-то...

Другой ответил ему полусонно:

– - Камень, скаля... Бальшим камиссаром будет.

– - Он-то? Обязатильна.

IV.

Через три дня в плетеной из тростника траншпанке примчался матрос из города.

Лицо у него горело, одна щека была покрыта ссадиной и на груди болтался красный бант.

– - В городе, -- кричал матрос с траншпанки, -- восстанье, товарищи... Броневик приказано капитану Незеласову туда пригнать на усмиренье. Мы его вам вручим. Кройте... А я милицию организую...

И матрос уехал.

* ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ *

I.

На широких плетеных из гаоляна циновках лежали кучи камбалы, похожей на мокрые веревки угрей; толстые пласты наваги, сазана и зубатки. На чешуе рыб отражалось небо, камни домов, а плавники хранили еще нежные цвета моря -- сапфирно-золотистые, ярко-желтые и густо-оранжевые.

Китайцы безучастно, как на землю, глядели на груды мяса и пронзительно, точно рожая, кричали:

– - Тре-епенга-а!.. Капитана руска. Кра-аба!.. Трепанга-а!.. Покупайло еси!.. А-а?..

Пентефлий Знобов, избрызганный желтой грязью, пахнущий илом, сидел в лодке у ступенек набережной и говорил с неудовольствием:

– - Орет китай, а всего только рыбу предлагат.

– - Предлагай, парень, ты?

– - Наше дело рушить все. Да. Рушь да рушь, надоело. Когда строить-то будем? Эх, кабы японца грамотного мне найти?

Матрос спустил ноги к воде, играя подошвами у бороды волны, спросил:

– - На што тебе японца?

У матроса была круглая, глядкая, как яйцо, голова и торчащие грязные уши. Весь он плескался, как море у лодки: рубаха, широчайшие штаны, гибкие рукава, плескалось и плыло.

– - Веселый человек, -- подумал Знобов.
– - Японца я могу. Найду. Японца здесь много...

Знобов вышел из лодки, наклонился к матросу и, глядя поверх плеча на пеструю, как одеяло из лоскутьев, толпу, на звенящие вагоны трамваев и бесстрастные голубовато-желтые короткие кофты -- курмы китайцев, сказал шопотом:

– - Японца надо особенного, не здешнего. Прокламацию пустить чтоб. Напечатать и расклеить по городу. Получай. Можно по войскам ихним.

Он представил себе желтый листик бумаги, упечатанный непонятными знаками, и ласково улыбнулся: