BRONZA / БРОНЗА
Шрифт:
Озверев от подобной наглости, вселившись в первое же попавшееся тело, с холодной яростью схватил он убийцу Генриха за горло. Кровожадные глаза Иблиса заглянули в лоснящееся угрями, перекошенное ужасом лицо еврейского мстителя. Когтистая лапа Кайи оторвала от пола сутулое, тщедушное тело. Когти демона впились в человеческую плоть, медленно отрывая кусок за куском от дергающегося, верещащего от боли представителя избранного Богом народа. Он не дал ему потерять сознание, словно жестянку из-под пива, смял кости черепа и еще живого с размаху ударил о землю. Раздался хруст сломанных шейных позвонков. Но пока этот кусок дерьма
А у Людвига было то еще выражение лица, когда к нему на виллу, как к себе домой, заявился чужой мужик с бездыханным телом его кузена. Подергивая уголком рта, барон подошел к столу, на который Ши положил труп. Неуверенно, будто слепой, ощупал лицо, грудь Генриха, прижался щекой к холодной ладони и, сгорбившись, медленно осел на пол. По лицу Оуэна скользнула гримаса. Мысль, что он ошибался все эти годы и Людвиг был любящим братом и настоящим другом не ему, а своему прекрасному кузену Генриху, неожиданно причинила боль. По сердцу скребануло разочарованием. Под ногами будто треснуло и разбилось тонкое стекло. Но он ошибался.
– Ну же, Виго, не будь бабой! Возьми себя в руки!
– приказал резко. В глубине глаз полыхнуло.
Обернувшийся на его голос, Людвиг выпустил руку покойника, вскочил с пола, шагнул к нему. Вцепившись взглядом, крепким рукопожатием стиснул ладонь и спросил:
– Генрих?
И вдруг, издав горлом странный булькающий звук, порывисто обнял.
– Мать твою, Генрих! Не пугай меня так больше! Ты же не хочешь, чтобы твой лучший друг стал заикой на старости лет!
– радостно оскалившись, барон подтолкнул его к зеркалу.
Увидев свое отражение, Оуэн расхохотался. Коротышка с пивным брюшком. Пальцы-сосиски, унизанные перстнями. Он потрогал толстую золотую цепь на жирной шее. Маслянистый взгляд мздоимца, слащавые усики волокиты и забрызганная кровью форма полицейского чина. Да, они еще долго хохотали с Людвигом, разглядывая его отражение в зеркале.
– Полицейский коменданте в моем доме, и ты на столе - мертвый! Ну, что я должен был подумать?!
– добродушно посмеиваясь, оправдывался Людвиг.
После того, как Оуэн переселился в молодое тело одного из членов «Meine Liebe», они лежали в шезлонгах у бассейна, попивая аперитив.
– У меня не было времени выбрать что-то более подходящее, - усмехнулся Оуэн, - да и посмотреться в зеркало тоже.
Он глянул на барона с иронией.
– Что будешь делать с телом своего кузена? Забальзамируешь - и в хрустальный гроб?
– Зачем?
– удивился в ответ Людвиг.
На этот счет Оуэн тоже ошибся.
Всерьез увлекавшийся рисованием, Людвиг сделал для себя карандашный набросок с прекрасного, застывшего неземным покоем, мертвого лица Генриха, кремировал тело, а прах в качестве удобрения рассыпал под кусты роз, росших вокруг виллы.
– Красоту к красоте, - сказал этот законченный циник, посыпая пеплом землю под цветами. Рисунок, в шутку названный бароном «Головой антихриста», был продан на аукционе Сотбис в 63-ем году неизвестной почитательнице за неожиданно
большие деньги…37 глава
Утром у Марка, грубо растолкавшего его, было такое лицо, что Оуэн не удержался от усмешки. «Или убьет сейчас, или расплачется…» - подумал он.
А тот, обнаружив себя совершенно голым, в одной постели вместе с этим чудовищем, не мог даже ничего спросить. Боялся услышать ответ. Голова дико раскалывалась. Во рту словно кошки нагадили, а тут еще одна ухмыляющаяся сволочь не спешила рассеять его сомнений.
Вволю налюбовавшись немым трагизмом его лица, Оуэн посоветовал брату принять душ и повернулся к нему спиной, собираясь спать дальше. Щенячья растерянность Марка уступила место яростному желанию удавить Оуэна голыми руками, но тот оказался молниеносней змеи в броске. Заставив болезненно охнуть, вывернул руку так, что попробуй Марк дернуться - и получит перелом.
И время наполнилось тишиной. Один кривился от боли, другой снисходительно улыбался. Сейчас, выверни он ему руку посильней, а Оуэн мог это сделать, и Марку пришлось бы уткнуться носом прямо ему в пах. Оуэн настроился на игривый лад.
– Без одежды… твое тело смотрелось соблазнительно… - сказал он, заставив Марка невольно напрячься.
– Но тебе не повезло. Я не настолько отчаялся, чтобы переспать с напившейся до бесчувствия свиньей!
– успокоил он его, не забыв унизить при этом.
– Иди, прими душ, - ослабил хватку, отпуская, - холодная вода прекрасно освежает мозги!
Небрежный жест рукой «иди, иди» был не менее оскорбительным, чем сами слова. Марк сжал кулаки. На лице Оуэна появилось выражение ласкового участия.
– Не желаешь ли надеть трусы? Или тебе все же что-то надо от меня?
– спросил он, вопросительно изогнув бровь.
Марк голышом бросился в ванную. «Ты, скотина!» С грохотом захлопнулась дверь.
– А она-то чем виновата?
– философски заметил Оуэн, снова растянувшись на постели. Прислушался. Из ванной не доносилось больше ни звука. «Может, плачет там? Пойти… утешить…» - мелькнула заботливая мысль, но тишина постепенно убаюкала его, он заснул.
«…вместе с изумрудной прядью волос он наматывал на палец серебряную нить своего отчуждения. Она пришла с единственной просьбой, и они опять ссорились…
– О, мой коварный сын! Твой план безупречен! Разлучить Близнецов, обречь на терзания людских страстей, посадив их в клетки человеческих тел! Как умно с твоей стороны заставить Имару ненавидеть - о, нет, не тебя!
– смотрела она на сына бездонными глазами, и черный бархат ее платья медленно покрывался седым колючим инеем неприязни.
– Глупый, злой Сэйрю! Отсюда… тебе достаточно хорошо видно, как страдает Имару, потерявший самого себя? Страдания моего сына радуют твое жестокое сердце?
– Уходи!
– прогнал ее Сэйрю.
Но она не ушла.
– О, мой трусливый сын! Ты так и не сказал своему возлюбленному, что ненависть, сжигающая его душу, есть пламя его печали! Не признался тому, кого так сильно любишь, что тоска, делающая его жизнь пустой и безрадостной, - всего лишь жажда крови? Не поведал, что собираешься вечность кормить его ложью? В надежде, что когда-нибудь в благодарность он лизнет твою ладонь!
Дракон навис над ней рассерженной глыбой зеленого льда. Его ледяное дыхание, убившее все вокруг, коснулось ее лица.