BRONZA / БРОНЗА

На разобранной широкой кровати лежала аккуратно сложенная шелковая пижама. На тумбочке графин с коньяком, на серебряном блюдечке тонко нарезанный лимон, рядом сигареты, шведские спички. «Набор джентльмена…» - хмыкнул он.

Его ироничное хмыканье почему-то заставило лицо юноши побледнеть. Оуэн рассмеялся.

– Не бойся, сегодня я не кусаюсь, - и приказал: - Сними одежду и выброси свое тряпье за дверь, я покажу тебе ванную.

Смутившись, Станислав оглянулся назад, на закрытую дверь.

Было так трудно скрыть волнение от нахлынувших на него воспоминаний о той ночи, когда прежний хозяин впервые привел его в свою спальню. Вот так же велел раздеться догола и оставить одежду за дверью. Фрау Марта, так он назвал экономку, потом выбросит.

– Завтра куплю новую, - пообещал щедро.
– А сегодня одежда тебе уже не понадобится!
– и «умыл» руки.

От игрового тона и этого потирания ладоней Станиславу стало как-то не по себе. Немец заметил его тревогу.

– Не волнуйся! Я отличный любовник!
– обнадежил он.

Как будто это что-то меняло…

Показал, где ванная комната, напомнил (а то он без него не знал, какой грязный), чтобы вымылся хорошенько, и вышел. Горячая вода. Станислав уже успел забыть, какое это блаженство. Поэтому, не жалея мыла, тер себя мочалкой, смывая лагерную грязь. А после, забыв обо всем, нежился в ванне, подложив под голову свернутое полотенце. Чувствуя, что засыпает, думал об отце отстраненно, уже не испытывая горечи. События после его смерти менялись, будто в детском калейдоскопе. Стремительно. Времени на скорбь не осталось, надо было заботиться о живых…

Немец вошел без стука.

– Вылезай! Живее! Я жду тебя… весь в нетерпении! А ты смотрю, спишь тут на ходу!

За руку, резко выдернул из воды. Взял полотенце, позвал:

– Иди сюда! Я вытру тебя!

Но он не просто вытирал его полотенцем. У Станислава уже был небольшой любовный опыт. Соблазненный горничной, он помнил, как зажал девушку в темной комнате и, сгорая от нетерпения, шарил руками по ее податливому телу. А она только смеялась и просила молодого паненка не торопиться. Самому же стать объектом чьей-то похоти, чтобы тебя тискали, словно какую-нибудь женщину, да еще против воли…

– Хватит! Перестаньте! Я не хочу!
– оттолкнул он его руки.

– Отказываешься?
– немец присел на край ванны.

– Да!
– завернувшись в полотенце, отступил назад Станислав, сдерживая готовые пролиться слезы.
– Пожалуйста! Вы… должны понять… Это невозможно! Я не могу!

Немец забарабанил пальцами по белому кафелю.

– Я буду помогать по дому, - еще на что-то надеясь, попросился Станислав.
– Буду делать любую, самую тяжелую, самую грязную работу! Пожалуйста! Все, что угодно… Кроме… этого.

Ломал он свою дворянскую гордость, соглашаясь стать прислугой.

– Понятно, - немец перестал барабанить пальцами.
– Мне не нужен слуга. Я живу один, и меня вполне устраивает, как фрау Марта справляется со своими обязанностями. Но раз ты не хочешь быть моим любовником… мне придется отправить тебя обратно в лагерь. Твою семью, разумеется, тоже… - он замолчал, пристально изучая его лицо.

От возникшей паузы сердце Станислава сжалось в предчувствии недоброго.

– А так как я очень злопамятный… - продолжил немец и взгляд его стал похожим на взгляд мертвой рыбы, - то прикажу бросить их в печь. Живьем. Твоя участь тоже очевидна. В лагере ты будешь лишен моего покровительства, но раз тебе так не терпится стать слугой… - он как-то нехорошо усмехнулся, - уверен, мои подчиненные не откажутся взять такого привлекательного мальчика в «услужение». И ты будешь обслуживать их… пока сможешь шевелиться. Не думаю, что проживешь долго…

Немец встал, собираясь уйти. Он не орал, не ругался, не плевался слюной. В его словах не было даже угрозы, лишь страшная констатация фактов. Ни надежды, ни выхода. Станислав продрог до костей в теплой, наполненной влажным паром комнате.

– Пожалуйста…

Это все, что он смог выдавить из себя, загораживая ему дорогу.

Молча немец отобрал у него полотенце, и они вернулись в спальню.

Пока тот раздевался, он лежал на кровати, вцепившись в простыни, уговаривая себя, что в этом нет ничего страшного. Совсем ничего. Но все равно было и холодно, и страшно. Кожа покрылась мурашками. Стук сердца отдавался в ушах. В голове шумело, а во рту пересохло. Хотелось, чтобы все закончилось, так и не начавшись…

Немец подошел к кровати. Без одежды (оказывается, форма скрадывала его фигуру), весь поросший рыжеватыми волосками, здоровенный, как кабан, выглядел он устрашающе. А то, что торчало у него между ног, и вовсе было огромным. Испуганно взвизгнув, Станислав заелозил ногами по простыне и стал пятиться от него, и пятился, пока не свалился на пол. Забрался под кровать. Желание убежать, спрятаться было безотчетным, инстинктивным. Чертыхаясь, тот полез доставать его, а он визжал и лягался, не даваясь в руки. Наконец, немцу удалось схватить его за лодыжку, он выволок Станислава наружу, швырнул на постель.

Во время войны с Османской империей, рассказывал им с гордостью учитель истории, турки так ненавидели поляков за их беспримерную отвагу (те стояли насмерть и в плен не сдавались), что сажали на кол даже мертвых! А немец вытворял такое с ним живым.

Засунув в него свои пальцы, он что-то говорил ему короткими, отрывистыми фразами, но Станислав, перестав вдруг понимать его речь, лишь плакал и вырывался. Неожиданно рука немца впечатала его лицом в хрустящую чистотой простынь и придушила. И ужас близкой смерти вывихнул, затуманил сознание. От нехватки воздуха легкие ободрало огнем, перед глазами запузырились, лопаясь, радужные круги, задыхаясь, он заскреб ногтями по простыне. Это последнее, что осталось в памяти до момента, когда хлопнула дверь, а увидев его снова, Станислав поверил, что все еще жив.

Мерзавец вернулся в халате, с влажными после душа волосами, сияя довольством на раскрасневшемся лице, с противно яркими, как у шлюхи, губами. Зажав под мышкой журнал, в руке бокал с вином.

– Иди, ополоснись и возвращайся!
– приказал он. Растянувшись на кровати, раскрыл журнал.

Станиславу не хотелось ни думать, ни шевелиться, но пришлось вставать.

– Не забудь смыть с лица слезы и сопли! Маленький притворщик!
– рассмеялся немец ему вслед.
– И не копайся там! Я весь в нетерпении!

Держась за живот, ступая по полу, словно по битому стеклу, он направился в ванную. Закрыл за собой дверь и, всхлипывая от отвращения, без сил опустился на холодный кафель. По ногам растекалась мерзкая гадость. Жить не хотелось. Девять поколений шляхтичей, благородная кровь, дворянская гордость, достоинство - за несколько минут все было втоптано в грязь этой похотливой немецкой свиньей. Станислав начинал понимать безрассудство отцовского поступка. Никого не спасшего, но позволившего Казимиру Ольбрыхскому умереть, не запятнав своей чести. Живот свело судорогой, накатила неудержимая рвота.