BRONZA / БРОНЗА

Экономка привела парня. Узнав, что Вайсманн больше не его хозяин, юный шляхтич разволновался, побледнел. Пока Оуэн одевался, тот все пытался поймать взгляд хмуро сопящего Ральфа. На лице мальчишки явно читалось нежелание покидать этот дом. Пришлось развернуть его к двери и дать коленом под зад, задавая нужное направление.

Но и на улице, вместо того, чтобы сесть в машину, как ему было велено, паренек продолжал топтаться на месте: порываясь что-то сказать, он то и дело оглядывался назад. Даже предупреждение «не злить» не возымело на него действия. Влепив парню хорошую затрещину, Оуэн запихнул его на заднее сиденье. Ему было наплевать на забившегося в угол, с глазами, полными слез, мальчишку. Он торопился домой. Там его ждал Марк. Доверчивый, теплый, желанный. Это случится сегодня! Он больше не может ждать! Почти два месяца - и так целая вечность! Да, сегодня! Никто не уснет этой ночью! Педаль газа ушла в пол, автомобиль с визгом рванул с места, оставив на сером асфальте черные отметины от сгоревшей резины…

Голос слуги вывел его из задумчивости.
– Что тебе, Оли?
– улыбнулся Оуэн, он прослушал, что тот сказал.

– Простите, что не доложил сразу, - повторил Оливер, - вас дожидается молодой барон Эгерн. Он привез важную депешу и был очень настойчив в желании передать ее лично вам в руки.

Лицо Оуэна перестало улыбаться. Глаза сделались холодными и злыми. Повернувшись к слуге, спросил:

– И давно он здесь?

– Да уже с полудня… - ответил Оливер.
– Я оставил барона в овальной гостиной…

– Иди в машину, Оли!
– резко приказал Оуэн, толкнув к нему юного шляхтича.

– Но, как же… так?
– прорвалось удивление на невозмутимое лицо дворецкого.

– Если хочешь жить, жди меня в машине!

Оуэн стал подниматься по лестнице.

Старый слуга понял, что совершил какую-то непростительную оплошность, но господин милостиво прощает его. И позволит и дальше служить себе, если он тотчас исполнит его приказ. Вцепившись в руку юноши, словно клещами, Оливер торопливо потащил гостя за собой к дверям. Почти силком затолкал ничего не понимающего парня в стоящую у подъезда машину и заторопился по мраморным ступеням крыльца обратно в дом. Подпрыгивая на ходу подбитым аистом, бросился в библиотеку. С огромным сожалением оглядев полки, заставленные плодами человеческого ума: трудами мистиков, алхимиков, философов и врачей, схватил с кресла плед, дневник Якоба Брюса и покинул особняк. Протянул дрожащему в нервном ознобе юноше плед, книгу спрятал в бардачок и только после этого, перестав мельтешить, сел за руль. «Mea culpa… mea culpa…» - сухие пальцы дворецкого с силой сжали руль, но Оливер тут же взял себя в руки. Благовоспитанному слуге совершенно не подобало терять лицо до такой степени.

Открывая дверь в спальню, Оуэн уже знал, что брата здесь больше нет. На кровати лежала пустая, никому ненужная оболочка. В груди небольшое отверстие от выстрела в упор. От стены отделилась темная фигура. К нему, шатаясь и размахивая «вальтером», направился Герхард. Не дойдя несколько шагов, упал на колени. Больной от ревности, он был смертельно пьян горечью обманутой любви.

– Я не хотел убивать, нет… Я только хотел понять… Почему не я? Почему - он?
– Герхард повел пистолетом в сторону кровати, и оружие со стуком выпало из его непослушных пальцев. Он не сделал попытки подобрать его, лишь стиснул руками голову.
– Почему твой взгляд меняется, когда ты смотришь на него? И почему со мной ты никогда не был таким?

Спрашивал он с надрывом. Задавая извечные вопросы отвергнутого сердца. Валяясь в ногах у своего божества и уже не надеясь, что сумеет выпросить прощение за содеянное. Таким мраком веяло от застывшей посреди комнаты фигуры Генриха.

А Оуэн, в бешенстве настолько сильном, что оно лишило его способности двигаться, смотрел на корчившееся у его ног жалкое существо, посмевшее отнять у него самое дорогое. И разрывая горло запертым внутри безумным криком, в нем клокотала, нарастая, слепая ярость.

Герхард поднял на него горевшие сухим лихорадочным блеском глаза.

– Я не хотел убивать, правда! Но он сказал: ты никогда не будешь моим, пока он живет… - его пальцы нащупали рукоять пистолета, - и я не смог больше смотреть, как ты счастлив… оттого, что он есть в твоей жизни…

Грань, за которой даже отчаяние уже не имело значения, стерла капризную жеманность с лица Герхарда, сделав его в этот момент по-настоящему красивым. Он засунул дуло «вальтера» себе в рот.

«Не слишком ли простой способ избежать наказания?» Ярость Оуэна, наконец-то, вырвалась наружу. С безумным ревом схватила Герхарда за горло и оторвала от пола.

– Я буду жрать тебя медленно!
– пообещал демон, в отвратительном оскале обнажив белые, быстро растущие клыки. Беспощадные, страшные глаза Иблиса уставились в помертвевшее лицо обезумевшего от ужаса барона Эгерна. Острые когти впились в язык, вырывая его. Тело Герхарда судорожно выгнулось. Рот растянуло беззвучным криком невыносимой боли. На пол закапала кровь.

Увидев хозяина, медленно спускавшегося по ступенькам крыльца, дворецкий со вздохом облегчения кинулся открывать перед ним дверцу автомобиля. Набросил на плечи плащ.
– Поехали, Оли… Нам незачем больше здесь оставаться… - спокойно сказал Оуэн, усаживаясь на заднее сиденье. Запахнул плащ. На белой манжете рукава краснело несколько маленьких пятнышек.

– Но, как же… особняк?
– спросил Оливер. В нем чувствовалось растерянное: «Мы, что, все так и оставим?»

– Поехали!
– нахмурился Оуэн.

Автомобиль, с медлительностью похоронного катафалка, проехал в распахнутые настежь ворота, которые так и остались стоять открытыми. Заклинание Стражи больше не охраняло это место. Позади, за окнами второго этажа, окрасив стекла в тревожно красный цвет, разгорался пожар. И скоро там все выгорит дотла. Обрушатся даже стены, похоронив под собой несбывшиеся мечты своего владельца.

«Никто не уснет этой ночью! Никто уже никогда не уснет в этом доме…» - саркастично усмехнувшись своим мыслям, Оуэн достал портсигар из кармана галифе, закурил. И тут его бесцельно блуждающий взгляд наткнулся на юного шляхтича.

Губы снова скривились в усмешке. Тело, которое он хотел подарить брату. Он уже забыл про мальчишку и теперь смотрел на него со смесью досады и недоумения. «Ты мне больше не нужен… Почему бы и тебе не умереть…» - его рука сжала тонкую шею, отбирая жизнь.

Но неожиданное сопротивление вызвало у Оуэна некоторое любопытство. Пытаясь оторвать ледяные пальцы смерти от своего горла, шляхтич вырывался, царапаясь с отчаянием дикого зверька. Потому что хотел жить. Потому что ему было ради чего жить. У него было то, ради чего он должен был жить.

«Так вот, в чем дело…» - заглянув в расширенные страхом зрачки, Оуэн помедлил, прежде чем разжать пальцы.

– Что ж, тебе придется постараться… - произнес он с усталостью в голосе и оттолкнул мальчишку от себя, позволяя жить.

Закашлявшись, тот забился в самый угол машины. Растирая саднящее горло, смотрел исподлобья, но постепенно страх уступил место вспыхнувшей вновь надежде. Он тоже успел заглянуть в глаза этому красивому, словно древние боги, мужчине, и сердцу стало больно от бесконечной печали в их страшной багровой глубине. Всю дорогу до Берлина, удерживая за плотно стиснутыми зубами мольбу о помощи, юный шляхтич повторял про себя: «Только он один… Только он…»

Белый особняк в стиле барокко - родовое гнездо ван Вайтефелей - встретил хозяина светом и теплом, будто он и отлучился-то всего на минуту.
– Входи, побудешь гостем!

Оуэн слегка подтолкнул застрявшего в дверях юношу, тот стоял у него на дороге и мешал пройти. А благовоспитанный польский мальчик разинул рот, как попавший впервые на столичную ярмарку провинциал. Он и предположить не мог, что в уныло-сером по-военному Берлине возможно что-нибудь подобное феерическому убранству этого дома.