Бросок Венеры

Вышло так, что мы с Эконом отсутствовали в Риме почти месяц, и не возвращались до самых февральских ид. Сперва нас задержала метель. Потом я простудился до грудного кашля. Как только я почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы отправиться в путь – тот же недуг сразил Бельбона. Кто-то, возможно, посмеялся бы над римлянином, отсрочившим поездку из-за болезни раба, но мне совершенно не улыбалось ехать по просёлочным дорогам с больным телохранителем. В любом случае, это был хороший повод провести побольше времени с Метоном.

На обратном пути судьба распорядилась так, чтобы мы снова пересекли Адриатику в той же лодке и с тем же отважным лодочником. Теперь уже Экон нисколько не возражал, чтобы перед плаванием я посетил храм Фортуны. К счастью для нас, небо было ясным, а море – спокойным.

Вернувшись в Рим, я застал Бетесду в куда лучшем расположении духа, чем при нашем отъезде. В ночь после возвращения она проявила ко мне столько внимания, что у более слабого человека, возможно, сердце бы не выдержало. Казалось, давно прошло то время, когда месячная разлука могла вызвать такой пыл – но в ту ночь с Бетесдой я чувствовал себя скорее двадцатичетырёхлетним парнем, чем бородатым дедушкой пятидесяти четырёх лет от роду. Несмотря на боли от многодневной скачки, наутро я был в превосходном настроении.

За завтраком, состоявшим из египетской овсяной лепёшки и просяной каши с изюмом, Бетесда попотчевала меня свежими сплетнями. Я, потягивая сладкое подогретое вино, вполуха слушал рассказ о том, как скупой сенатор из дома напротив наконец-то поменял кровлю, а группа эфиопских проституток прочно обосновалась в доме богатого вдовца выше по улице. Но тут она заговорила о делах, которые творились поближе к Форуму, и я стал слушать более внимательно.

Бетесда явно была неравнодушна к нашему красивому молодому соседу – тому самому Марку Целию, с которым я столкнулся в ночь накануне отъезда. По её словам, он только что закончил вести в суде нашумевшее дело.

– Я сама спускалась вниз, чтобы послушать, - сказала она.

– В самом деле? Кого – защитника или обвинителя?

– Обоих, конечно. А почему бы нет? – Бетесда подобралась. – Живя с тобой, я не так уж мало узнала о суде и о законах.

– Да, а ещё Марк Целий так хорош, когда произносит речь, его глаза сверкают, выпирают вены на лбу и шее…

Казалось, Бетесда собиралась достойно ответить мне, но передумала и уставила на меня серьёзный взгляд.

– Он обвинял, - сказала она, наконец.

– Кого?

– Какого-то Бестию.

– Луция Кальпурния Бестию?

Она кивнула.

– Ты, наверное, что-то путаешь, - сказал я, мой рот был набит кашей.

– Вряд ли, - на лице Бетесды было написано отчуждение.

– Но прошлой осенью Целий поддерживал старого Бестию на преторских выборах. Они политические союзники!

– Уже нет.

Это походило на правду, учитывая слухи о непостоянстве Целия как в любви, так и в политике. Даже если он публично поддерживал какого-то кандидата или какое-то дело, это не давало причин судить о его подлинных намерениях.

– В чём он обвинял Бестию?

– В подкупе избирателей.

– Ха! Осенью он ведёт избирательную кампанию Бестии, а зимой заявляет о нарушениях в ходе этой кампании. Вот она, римская политика! – я покачал головой. – А кто был защитником?

– Твой старый друг – Цицерон.

– В самом деле?

Теперь вся эта история представала в неожиданном свете. Марк Целий вошёл в политическую жизнь как ученик Цицерона и его человек. Во время суматохи вокруг заговора Катилины пути Целия и его наставника разошлись – или же Целий только создал такую видимость, чтобы стать соглядатаем Цицерона во враждебном лагере. На всём протяжении той нашумевшей истории так и оставалось тайной, кому на самом деле верен Целий – во всяком случае, для меня. Позднее Целий год отсутствовал в Риме, исправляя должностные обязанности в Африке. По его возвращении, казалось, он порвал со своим наставником, состязаясь с Цицероном в суде и, по сути, взяв над ним верх. Позднее, когда Сенат осудил Цицерона на изгнание, а его противники утроили уличные беспорядки и сожгли его прекрасный дом на Палатине – именно мой сосед Марк Целий постучался ко мне в дверь с просьбой дать ему поглядеть на пожар с моего балкона! Когда отблески пламени скользили по его красивому лицу, было совершенно невозможно понять, потрясён он, или восхищён – а может, и то, и другое сразу.

После напряжённой борьбы Сенат вернул Цицерона в Рим. Сейчас он отстраивал заново свой палатинский дом. И, если верить Бетесде – боролся в суде со своим бывшим учеником Марком Целием.

– Ну же, не томи меня, - сказал я. – Чем кончилось дело?

– Цицерон победил, - ответила Бетесда. – Бестия был оправдан. Однако Целий заявляет, что судьи были подкуплены, и клянётся снова привлечь Бестию к суду.

Я рассмеялся.

– Да уж, в упорстве ему не откажешь! Думаю, раз он однажды победил Цицерона в суде, то теперь просто не может допустить, чтобы старый учитель снова одолел его. Разве единственной речи Целия не было достаточно, чтобы смешать Бестию с грязью?

– Нет, в этом смысле его речь была выше всяких похвал.

– Была полна яда?

– Сочилась им. Заодно Целий припомнил и историю смерти жены Бестии в прошлом году, и обстоятельства смерти его предыдущей жены. По сути, он обвинил Бестию в их отравлении.

– Вряд ли смерть жён может иметь какое-то отношение к злоупотреблениям на выборах.

– Пожалуй. Но задачам Целия это полностью соответствовало.

– Подрыв репутации, - кивнул я. – Без него римское правосудие было бы невозможно. Обвинитель любыми средствами подтачивает репутацию обвиняемого – и люди уже готовы поверить, что он совершил любое преступление, которое ему приписывают. Это куда проще, чем искать и предъявлять настоящие доказательства. Ну а защитник, со своей стороны, применяет тот же приём: приписывает обвинителям всевозможные гнусности, чтобы подорвать веру в их слова. Сейчас даже странно думать, что когда-то я уважал адвокатов, а порой и восхищался ими. Да, я слышал разговоры, что Бестия будто бы убил своих жён. Обе они умерли довольно молодыми, перед этим не болели, никаких отметин у них на теле не было… Естественно, люди говорят, что он их отравил – хотя как раз яд в большинстве случаев оставляет следы.

– Но только не в том случае, если яд был применён способом, о котором говорил Марк Целий, - отозвалась Бетесда.

– Что же это за способ?

Она откинулась назад и подняла голову.

– Не забывай, всё это говорилось в обычном суде, где присутствовали и мужчины, и женщины – не в таверне и не на какой-нибудь оргии. А Марк Целий – чрезвычайно наглый молодой человек, - впрочем, в её голосе я не слышал осуждения.

– И чрезвычайно наглый оратор. Ладно, об этом довольно. Так что он говорил?

– По словам Целия, самый быстродействующий из всех ядов – аконит.

Я кивнул. Исследуя на протяжении многих лет различные способы убийства, я немало узнал о ядах.

– Яд аконит, иначе называемый «смертью пантеры», получают из корня борца. Он и в самом деле действует очень быстро. Но если принять его в количестве, достаточном, чтобы вызвать смерть, то на теле обыкновенно остаются следы отравления…

– Целий говорит, что яд не глотали.

– Я что-то не понимаю…

– По его словам, если яд нанести на гениталии женщины, то она умрёт в течение ближайших суток.

Я удивился. Даже при всём моём опыте по части ядов, такое известие было мне внове, и я не до конца верил ему.

– То, что рассказывает Целий, возможно, и правда – хотя я и не представляю, каким образом кто-то мог бы это установить. Но в таких случаях, полагаю, Марк Целий знает о женских гениталиях практически всё.

– Ха! – глаза Бетесды блестели. – Вряд ли такое известно и Цицерону.

Я, изображая застенчивость, вскинул руку.

– Значит, Целий обвинил Бестию, что тот отравил своих жён… – я так и не смог закончить фразу. Никакие деликатные выражения на ум не шли.