Бросок Венеры
Шрифт:
– Но ведь это чисто академический вопрос, извини за каламбур, - вежливо сказал Тригонион, хотя в его глазах я заметил озорной блеск. – Если царь Александр действительно завещал Египет Риму…
– Никто в Египте не верит в это завещание! – прогремел Дион. – Кто его видел, кто может доказать его подлинность? Это выдумка, мошенничество, благовидный предлог, чтобы Сенат мог вмешиваться в египетские дела, а в итоге поставить страну на колени! Сенат словно говорит нашим царям: «Вы можете править страной, но без нашего одобрения ваша власть не будет законной – ведь Александр, эта кукла на троне, завещал Египет нам, и мы можем завладеть им, когда пожелаем». Они размахивают каким-то куском пергамента, который называют царским завещанием. Только такой дурак, как Птолемей Авлет, мог ввязаться в подобную игру. Вот
– Но теперь-то вы заменили эту куклу, - вставил я.
– Дудочника освистали и прогнали со сцены! – засмеялся Тригонион.
Дион, казалось, едва сдерживался.
– Если хочешь, галлус, можешь смеяться над судьбой Египта – но его жителям, уверяю тебя, не до смеха. Сейчас римские посланники и торговцы остерегаются ходить по улицам Александрии – велик риск, что толпа растерзает их. Ораторы публично осуждают алчность Рима, и даже многие мои собратья-философы забросили свои занятия, участвуя в спорах о римской угрозе. Вот почему в Рим отправилась делегация из ста александрийцев во главе со мной. Мы хотели убедить Сенат прекратить вмешательство в египетские дела и признать Беренику законной царицей Египта.
– И снова я виду, противоречие, учитель, - сказал я, не повышая голоса. – Если вашему монарху требуется одобрение римского Сената – это означает, что он вправе вмешиваться в ваши дела.
Дион прочистил горло.
– Стремление к идеалу возможно в философии. А в политике, как я узнал по своему горькому опыту, приходится приспосабливаться к обстоятельствам. Так и получилось, что я во главе делегации из ста александрийцев приехал в Рим. Всё это были известные, выдающиеся личности – их слова, как нам казалось, не смогут пропустить мимо ушей даже сенаторы. И в этом месте жалкий фарс оборачивается трагедией.
Он закрыл лицо руками – и вдруг разрыдался, да так бурно, что даже Тригониону стало явно не по себе. Казалось, его глубоко тронули слёзы старого философа – от волнения он кусал губы, потирал руки и дёргал пряди своих бесцветных волос. Я слышал, что галлусы, лишённые плотских страстей, отличаются необыкновенной эмоциональностью.
Диону понадобилось время, чтобы взять себя в руки. Если столь прославленный философ утратил власть над собой и хотя бы ненадолго дал волю своему отчаянию – значит, это отчаяние и в самом деле было велико.
– Вот как было дело. Мы приплыли в Неаполь осенью, в самом конце сезона навигации. У меня там были друзья, тоже академики, которые нас и приютили. Но в ту же ночь люди с ножами и дубинками стали ломиться в дома, где мы остановились. Они ломали мебель, жгли занавески, разбивали бесценные статуи. Мы, полусонные, вряд ли могли бы дать им отпор. Не обошлось без сломанных костей и пролитой крови – но, по счастью, никто не погиб. А потом погромщики убежали так же внезапно, как и появились. Но моих товарищей этот случай испугал настолько, что многие из них на следующий день отплыли обратно в Александрию.
Дион стиснул зубы.
– Нападение было хорошо организовано, его явно спланировали заранее. Но есть ли у меня доказательства причастности к этому царя Птолемея? Увы. Однако не нужно видеть само солнце, чтобы догадаться о его движении, наблюдая за тенями. Вне всякого сомнения, ночные погромы в Неаполе были организованы Птолемеем. Ведь он знал: мы приехали, чтобы оспорить его права на египетский престол. Его люди были уже наготове.
После этого случая мы нашли себе более безопасное пристанище в Путеолах и стали искать способ привлечь внимание Сената. Уж там-то мы ночевали вместе, и охрана у нас была. Наша ошибка состояла в том, что мы почему-то решили: средь бела дня, в центре города мы будем в безопасности. Но как-то раз – это было днём – пятнадцать моих товарищей во главе с моим коллегой-академиком Онклепионом вышли из дома, чтобы договориться о нашей поездке в Рим. Откуда ни возьмись, появились мальчишки, которые стали забрасывать их камнями. При этом они выкрикивали какие-то проклятия. Прохожие стали спрашивать этих мальчишек, в чём провинились чужеземцы – а те ответили, что александрийцы распускают грязные слухи о Помпее и его легионерах. Некоторые спутники Онклепиона, просто для самозащиты, стали отталкивать мальчиков
и бросать камни в ответ. Вдруг кто-то из детей закричал, схватился за голову и потерял сознание – я, впрочем, думаю, что он просто притворялся, ведь позже его так и не нашли. Собравшаяся к тому времени толпа пришла в ярость и тоже принялась швырять камнями в александрийцев – а те были стиснуты с трёх сторон и прижаты к стене. Гордиан, ты когда-нибудь видел, как человека побивают камнями? – Дион дрожал. Точно так же дрожал и галлус рядом с ним. – В тот день были убиты тринадцать моих земляков – им либо переломали кости, либо затоптали насмерть. Убежать удалость только самому Онклепиону и его рабу. Он тогда подсадил раба на стену, а тот втянул его за собой. Но философ ослеп на один глаз, а его раб потерял несколько зубов.Вот как нас приняли в Путеолах. В ту же ночь египетские посланники опять стали разбегаться – и из первоначальных ста остались только шестьдесят. Я решил, что нужно немедленно отправляться в Рим, пока снова не произошло что-нибудь подобное. Поездка оказалась нелёгкой. Волы, нанятые, чтобы тянуть наши повозки, упали и сдохли, стоило нам только выехать из Капуи. Без сомнения, их отравили – ведь это произошло не позднее, чем через час после выезда из города, и их рвало желчью. Кое-кто из моих спутников предпочёл вернуться домой.
На полпути к Риму мы заночевали в имении моего знакомого Паллы, рядом с Аппиевой дорогой. Это был просто лесной дом, который он держал для охоты на кабанов – без какой-либо роскоши, зато достаточно просторный, чтобы принять многочисленных гостей. Самого Паллы там не было, он тогда жил на вилле к северу от Рима, но своим рабам он велел быть готовыми к нашему приезду. Чтобы разместить на ночлег нас всех, им пришлось вплотную составить все ложа, загораживая проходы. И это чуть было не стоило нам жизни.
Ночью меня разбудил крик Онклепиона. Сначала я подумал, что он кричит от боли в повреждённом глазу. Но тут же я почувствовал запах дыма. Единственно по воле богов никто из нас той ночью не погиб – а ведь все двери были снаружи подпёрты тачками, знаешь, такими, на которых рабы возят сено. А дым уже заполнил весь дом. В конце концов, мы смогли выбить одну из дверей – потом оказалось, что заслонявшая её тачка была наполнена камнями. Как бы там ни было, мы убежали в лес, и оттуда смотрели, как догорает дом. Никогда я не испытывал такого страха, как в ту ночь: в любой момент могли появиться приспешники Птолемея, и нам бы пришлось выбирать между смертью от огня или от железа. Однако на нас так никто и не напал. Да и зачем царю Птолемею посылать профессиональных убийц, если несколько человек могут поджечь дом и покончить разом со всеми? Особенно если кто-то из посольства помогает им.
– Так ты думаешь, у Птолемея были сообщники среди твоих спутников?
– С самого начала. Да, я не сомневаюсь, что так оно и было, как ни прискорбно об этом говорить. А как ещё его люди могли бы узнать, какие дома нужно громить в Неаполе? Откуда им было известно, когда Онклепион отправится на путеольский рынок, чтобы натравить на него мальчишек? Как они могли бы отравить наших волов в Капуе, да ещё так, чтобы никто этого не заметил? Птолемей двадцать лет царствовал в Египте – и его орудиями всегда были коррупция, насилие и измена. Его люди умеют и подчинить себе слабого, и заставить сильного умолкнуть.
Наутро после пожара я созвал около лесного ручья оставшихся посланцев, а для охраны взял рабов Паллы – я всё ещё опасался нападения. Конечно, я понимал, что кое-кто из наших сбежит, но всё равно был потрясён тем, сколь немногие оказались готовы продолжать путешествие в Рим. Нас осталось всего пятнадцать! Даже Онклепион примкнул к тем, кто решил в то же утро отправиться в Александрию. Я сказал, что они всё равно застрянут в Путеолах или Неаполе – зимой ни одно судно не станет их перевозить через море. Бесполезно. Они рассуждали так: если Птолемей увидит, что они удаляются от Рима и больше не намерены обращаться к Сенату, он прекратит свои атаки. Против этого у меня доводов не нашлось. С Онклепионом мне даже пришлось вступить в диспут по этому вопросу. Этот пошляк прибег к самой хитрой софистике, чтобы оправдать собственную трусость. А хуже всего было то, что пятеро моих сторонников, которые утром собирались идти со мной в Рим, после этого диспута примкнули к Онклепиону!