Будущее ностальгии
Шрифт:
Действительно, чтобы оценить московское чудо, нужно было либо забраться высоко, наслаждаясь панорамными видами, либо двигаться в быстроходном БМВ, игнорируя некоторые правила дорожного движения. В эти дни Москва явно не была городом для пешеходов. Период с 1995 по 1998 год стал позолоченным веком Москвы [262] , результатом того, что тогда считалось «экономическим чудом». В те времена Москва была одним из самых интересных мест в мире. В глазах зачарованного иностранного гостя российская столица напоминала постоянную ярмарку веселья и растущего потребления, с российскими бистро и Макдоналдсами, сигналящими мерседесами и БМВ, ездящими как попало, гудящими казино, предельно короткими мини-юбками девушек «легкого поведения» и рекламными билбордами, обещающими мгновенное удовлетворение всех потребностей. Заполучив собственные мини Эйфелеву башню и Эмпайр-стейт-билдинг в парке культуры им. Горького, а также гигантский памятник Петру Великому и крупнейший в мире неовизантийский собор, Москва поглотила мечты других городов, таких как Париж, Нью-Йорк, Санкт-Петербург, Константинополь, Рим и Гонконг. Здесь можно было за один вечер пронестись на ускоренной перемотке через 1001 ночь. Все казалось возможным; сам город был словно гигантское казино, где можно сыграть, поставив на кон свою жизнь.
262
Отсылка к понятию «американский позолоченный век», или «Gilded Age». Этим словосочетанием принято именовать период, приблизительно соответствующий 1860–1890-м годам в США. – Примеч. пер.
Самое зрелищное празднование постсоветской эпохи, 850-летие Москвы, предназначалось для свертывания всех видов неофициальной работы памяти, скорби и спонтанных городских реконструкций. Время перемен, перестройки, культурного обновления и скорби по прошлому, а также дискуссий о настоящем и будущем
В последние годы существования Советского Союза (1988–1991) уличная жизнь в столице стала более непредсказуемой и увлекательной, чем кино. Сложившиеся некогда организованные порядки начали распадаться, а спонтанные – процветали. В историческом центре Москвы встречались импровизированные «гайд-парки», в которых проблемы в диапазоне от начала демократии до конца света обсуждались открыто и с большой страстью. Всего в нескольких шагах находился зарождающийся посткоммунистичeский рынок, оживленная импровизированная торговая ярмарка, где можно было купить все, начиная от книги «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына до турецкого нижнего белья, от экзотических животных до мультяшных многоступенчатых матрешек, которые представляли всю русскую культуру от царской семьи до членов советского Союза писателей, от русских классиков до советских государственных деятелей. Раны советской истории были вскрыты целенаправленно, чтобы в конце концов зажить, а не оказаться скрытыми под спудом. Москва в эпоху перемен исключала легкий синтез или внутренний детерминизм, которые накладываются только уже задним числом, по прошествии времени, ушедшего или потерянного. Уличная жизнь времен перестройки закончилась двумя сильными вспышками совершенно разного политического значения: строительство баррикад вокруг расположенного в центре Москвы Белого дома в ходе небывалого гражданского сопротивления августовскому путчу 1991 года и штурм того же Белого дома, в котором позднее разместился российский парламент, в октябре 1993 года правительственными войсками; последний для ряда людей сильно пошатнул их веру в демократические намерения правительства.
Мэр Москвы Лужков хотел предать баррикады забвению [263] . Вместо этого он построил крупнейший торговый молл в Европе под Манежной площадью возле Кремля, на территории, которая раньше была популярным местом для демонстраций и военных парадов. Беззаботные прогулки в садах и гротах эпохи неограниченного потребления вытеснили политику. Впрочем, это забвение признавалось здоровым и необходимым для того, чтобы выковать новую идентичность [264] .
263
Не случайно, что лужковское правление в российской прессе называют именно государственным капитализмом, «постмодернистским феодализмом» и «новым социализмом», ссылаясь тем самым на три совершенно разные политические формации. Существует определенная связь между мэрским стилем управления городом, его художественными вкусами и символической политикой. Лужков стал мэром по указу Ельцина в 1992 году и был избран только в 1996 году. Он преобразовывал советскую традицию Москвы как образцового коммунистического города, заменяя коммунизм капитализмом. Он выступал за стабильность, нормальность и процветание за пределами идеологических разногласий. Его стиль капиталистического предпринимательства был исключительно тайным, непрозрачным и не имеющим каких-либо сдержек и противовесов. Coulloudon V. Moscow City Management: A New Form of Russian Capitalism, неопубликованная статья. Куллудон объясняет, как Москве был предоставлен особый статус в Российской Федерации и как мэру Лужкову было разрешено распоряжаться столичным бюджетом тайно и без отчетности и консолидировать контроль мэрии над наиболее прибыльными секторами экономики и городским имуществом.
264
В своем обращении «Мы – твои дети, Москва» мэр Лужков поделился с товарищами-москвичами своими личными воспоминаниями из детства, относящимися к 800-летнему юбилею Москвы, устроенному Сталиным в 1947 году с великолепием и пышностью. Для Лужкова торжественное прославление Сталиным Москвы было не политическим актом, а детским воспоминанием, в котором сладкий вкус мороженого-эскимо и гигантский воздушный шар с портретом вождя, по-видимому, имеют одинаковую значимость. То, что мэр захотел повторить, было не политической составляющей того времени, а атмосферой праздника, которую он лелеял с детства. Он, вероятно, по-прежнему считает себя не по годам развитым подростком, который знает, как получить то, что он хочет, выстраивая маршрут своего кортежа по блокпостам. Интервью Юрия Лужкова, взятое Борисом Яковлевым (Вечерняя Москва. 1997. Сентябрь).
Ностальгия в Москве – это тоска не столько по историческому прошлому города, сколько по советскому величию. Традиция празднования юбилея Москвы относительно молода. Оказывается, история легендарного прошлого Москвы не совсем совпадает во времени с ее реальным прошлым, а переосмысливается в ретроспективном ключе. В летописях 1147 года есть лишь короткое упоминание о том, что во время правления Юрия Долгорукого (то есть, буквально, «Юрия с длинными руками») в Московии была построена «новая большая крепость» [265] . Мы даже не знаем наверняка, был ли легендарный князь Юрий основателем города. Все, что мы узнаем, так это то, что на берегу Москвы-реки у него и его воинов был замечательный вкусный обед [266] . На самом деле, это событие не входило в национальное сознание России вплоть до 1847 года, когда царь Александр II принял решение отметить юбилей 700-летия Москвы с большой помпой [267] . Сталин возродил царскую традицию и отметил 800-летие Москвы в 1947 году. Это было время юности мэра Лужкова, которое он вспоминает с большой нежностью. Поэтому, воссоздавая праздник Сталина, Лужков вдвойне ностальгирует: по российской и советской славе и по своей послевоенной юности [268] .
265
Считается, что первое упоминание о Москве (по Ипатьевской летописи лета 6655 (1147)) заключалось в фразе Юрия (Гюрги), обращенной к Новгородскому князю Святославу: «Приди ко мне, брате, в Москову». – Примеч. пер.
266
«Гюрги устрояти обед силен». – Примеч. пер.
267
Дата была выбрана произвольно. В 1847 году праздник отмечали 1 января; в 1897 году – 1 апреля. Обе даты, по-видимому, не устроили Сталина, первая – это Новый год, а вторая – День дураков. Именно он принял решение отмечать 800-летие Москвы 7 сентября 1947 года.
268
Юрий Михайлович Лужков родился в Москве 21 сентября 1936 года. Соответственно, в период празднования 800-летия столицы (7 сентября 1947 года) ему было полных 10 лет. – Примеч. пер.
Переосмысление традиции основывалось на двух урбанистических мифах Москвы: о «Третьем Риме» и о «большой деревне». Современный архитектор и градостроитель апеллирует к мистике, говоря о двух сторонах Москвы:
«„Большая деревня“ и „Третий Рим“ представляют собой две стороны культурного и национального самосознания, два образа или, как называл их Достоевский, „мечты“. „Большая деревня“ – это способ организации жизни. „Третий Рим“ – это способ ее реорганизации в ином мире. Третий Рим находит свое земное воплощение в появлении героя, суверенного реформатора, который выступает в качестве образца для подражания и массового тиражирования» [269] .
269
Забельшанский Г. Building the City in a Single Given City // Проект Россия. № 5. Москва, 1998. С. 29–30.
Описание «суверенного реформатора», своего рода урбанистического мессии, является тонко завуалированной лестью по отношению к работе мэра Москвы. Он, несомненно, уникален в своем стремлении к тотальному контролю над всей архитектурной деятельностью в городе.
Согласно первому изречению, Москва описывается как город на семи холмах, наследник христианского Рима и Византии и своего рода небесный Иерусалим [270] . Таким образом, Москва – это не столько исторический город, сколько своего рода земля обетованная – отсюда и пресловутая мегаломания. Приверженцы Третьего Рима отсылают к туманному сказанию XVII столетия об иноке Филофее, который предсказал, что Москва, быть может, станет последним Римом: «а четвертому не бывать» [271] . Тем не менее пророчество не являлось прославлением величия Москвы, но, напротив, было предостережением московскому царю против обширных разрушений, творившихся на завоеванных северных русских землях, что, в свою очередь, могло положить конец самой Московии. Пророчество получило широкую известность лишь в середине XIX века, во времена переосмысления русской идеи и появления официальной царской политики, выразившейся в триаде «православие, самодержавие, народность» [272] . Концепция «Третьего Рима» придавала Москве определенный
исторический и космологический шик. Современный историк Сергей Иванов с иронией отмечает, что Сталин некогда представлял Москву образцовым коммунистическим городом [273] , и теперь она является образцовым капиталистическим городом; она должна была стать местом Третьего Интернационала, а стала Третьим Римом.270
«Древний» миф о Москве как о Третьем Риме не выдерживает исторической критики. Цитата фактически взята из письма Филофея, который, будучи жителем Пскова, очень беспокоился о разрушении церквей, которое москвичи предприняли в непокорном соседнем независимом Новгороде, и пытался убедить московских правителей вести себя по-христиански, чтобы они не оказались в конце концов в таком же положении, как некогда римляне.
271
Монах Филофей, Филофей Псковский (ок. 1465–1542) – старец псковского Спасо-Елеазарова монастыря. Ему приписывается авторство концепции «Москва – Третий Рим». Фраза появилась в предисловии к его труду «Изложение Пасхалии. Историки также указывают на переписку монаха с дьяком Михаилом Григорьевичем Мунехиным (Мисюрь) и великим князем Василием III Ивановичем. – Примеч. пер.
272
Общепринятая краткая формулировка знаменитых слов графа С. С. Уварова, сказанных при вступлении в должность министра народного просвещения в 1834 году: «Углубляясь в рассмотрение предмета и изыскивая те начала, которые составляют собственность России (а каждая земля, каждый народ имеет таковой Палладиум), открывается ясно, что таковых начал, без коих Россия не может благоденствовать, усиливаться, жить – имеем мы три главных: 1) Православная Вера. 2) Самодержавие. 3) Народность». – Примеч. пер.
273
В большей степени формулировка «образцовый коммунистический город» ассоциируется с именем генерального секретаря Леонида Ильича Брежнева. 30 марта 1971 года на XXIV съезде КПСС Л. И. Брежнев сказал: «Сделать Москву образцовым коммунистическим городом – это дело чести всего советского народа». – Примеч. пер.
Москва как большая деревня – еще один популярный образ города, освоенный и эксплуатируемый в стилистике лужковской ностальгии. «Большая деревня» описывает московскую концепцию времени и пространства, а также своеобразный менталитет жителей столицы, который часто отмечали иностранные гости города с XVII по XX век. Вальтер Беньямин тоже не остался в стороне от московской ностальгии:
«У этих улиц есть одна странность: в них прячется русская деревня. <…> …не только снег заставит меня тосковать по Москве, но и небо. Ни над одним из других городов-гигантов нет такого широкого неба. Это из-за того, что много низких домов. В этом городе постоянно ощущаешь открытость русской равнины» [274] .
274
Benjamin W. Moscow // Reflections. New York: Schocken Books, 1986. Р. 124–136.
В Москве Беньямин выучил два слова на русском: «ремонт» и «сейчас». Первое характеризует вечную трансформацию пространства, процесс бесконечной починки, который не имеет ни начала, ни конца. «Ремонт» – это слово может указывать на крупную конструкцию, а еще – имитацию, предлог для того, чтобы на самом деле ничего не делать. Московскому посетителю прекрасно знакомы таблички, указывающие, что какое-то место – магазин или офис – «закрыто на ремонт» – чаще всего на неопределенный срок. Второе слово – «сейчас», означающее «немедленно» или «в тот же миг», – характерно для понимания москвичами времени. Это город, где все часы показывают разное время – ты можешь выбирать и выбирать себе свое «здесь» и «сейчас», и у тебя всегда есть повод для того, чтобы прийти раньше или, наоборот, опоздать. Москва как «большая деревня» – нечитабельный город, который обманывает посетителя:
«Город превращается для новичка в лабиринт. Улицы, которые, по его мнению, были в разных местах, схлестываются вместе на одном из углов, как вожжи от пары лошадей в кулаке кучера. В какое количество топографических ловушек он попадает, можно показать во всей захватывающей последовательности только в кино: город переходит против него в оборону, маскируется, спасается бегством, устраивает заговоры, заманивает в свои кольца, заставляя пробегать их до изнеможения. <…> Однако в конце концов побеждают карты и планы: вечером в постели фантазия жонглирует настоящими домами, парками и улицами» [275] .
275
Ibid. P. 99. В переводе Сергея Ромашко на русский язык книга Вальтера Беньямина с воспоминаниями о посещении Москвы вышла в 2013 году в издательстве «Ад Маргинем». См.: Беньямин В. Московский дневник. М.: Ад Маргинем, 2013.
Москва 1920-х годов была одновременно уютным городом с санями на снегу, в которых ты сидишь очень близко к земле, и к своим попутчикам, и к столице, одержимой мегаломанией, – советскому городу, грандиозной Карте, которой поклонялись, будто титульной иконе. Образ большой деревни описывал неурбанизированный характер московского пространства, как уютного, так и замысловатого, плотного и нечитаемого для посторонних и даже самих москвичей. Московское пространство определялось иерархической оппозицией между впечатляющей радиально-кольцевой системой центра и узкими улочками, и домиками, и их дворами, огородами и длинными заборами. Каждая попытка модернизации Москвы, начиная с XVIII века, воспроизводила и подчеркивала эту иерархическую систему пространства. В 1930-е годы Москва претерпела самые радикальные преобразования: план превращения ее в образцовый коммунистический город обернулся быстрой модернизацией и укрепил ее имидж как советской столицы. Многие большие церкви были разрушены, а центральные органы власти были собраны в Кремле. Устаревшая система городского транспорта была переделана буквально через несколько лет. Старые московские трамваи и сани были частично убраны с улиц, а великие подземные дворцы московского метро, «лучшего в мире», были возведены благодаря колоссальному трудовому подвигу. Москва за две пятилетки превратилась в город блистательных подземелий и ошеломляющих перспектив. Расположенная в центре континентальной России столица тем не менее была объявлена «портом пяти морей» и радиальным центром Советского Союза и Российской Федеративной Республики.
Архитектура сама по себе не могла бы совершить такое преобразование без спецэффектов, придуманных властью. Ленин сделал известное заявление, в котором было сформулировано, что для большевиков кино – «важнейшее из искусств» [276] ; эта мысль отозвалась эхом в словах Сталина, который, практически предугадывая типично постмодернистское заявление, сказал, что искусство кино предвосхищает саму жизнь. В образе новой сталинской Москвы «образцового коммунистического города», архитектура, кино и мистерия власти оказались тесно переплетенными между собой. Эффектность грандиозного урбанизма Москвы была связана в том числе с его кинематографическими и панорамными модельными образцами, которые обещали «сказку сделать былью» [277] – как гласит строчка из текста знаменитой песни из кинофильма «Светлый путь» [278] . Москва 1920-х годов была городом спонтанной хаотичной жизни, многослойной и многоцентровой, которая остроумно уклонялась от централизованного контроля. Москва 1930-х годов переосмыслялась как город контролируемого движения. Фильмы той эпохи содержали своего рода экскурсию по Москве на корабле или на самолете (или даже летающем автомобиле). Само движение камеры создавало новое пространство. Стоит отметить, например, кинофильм «Человек с киноаппаратом» [279] .
276
Знаменитая фраза Ленина стала известной благодаря публикации воспоминаний Анатолия Луначарского. В его тексте указаны следующие слова: «Вы должны твердо помнить, что из всех искусств для нас важнейшим является кино». Данная реплика не относится к числу фраз, которые Ленин произносил с трибуны. Напротив – она прозвучала в частной беседе между лидером партии большевиков и наркомом просвещения. – Примеч. пер.
277
Фраза «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» из песни 1920-х годов, известной, как «Гимн авиаторов», «Марш авиаторов» или «Авиамарш». Текст – М. Вороного, П. Д. Германа (перевод), музыка – Ю. А. Хайта. Историки музыки указывают на удивительное сходство этой музыкальной темы с немецкой песней «Das Berliner Jungarbeierlied», написанной и впервые исполненной в 1926 году. Ю. Хайт утверждал, что его произведение было написано в 1920 году, а опубликовано впервые в 1923 году. – Примеч. пер.
278
Кинофильм «Светлый путь» был снят существенно позднее строительства метро и создания планов реконструкции Москвы, а именно – в 1940 году, уже после начала Второй мировой войны. Режиссер: Г. В. Александров, сценарий: В. Е. Ардов, производство: студия «Мосфильм». – Примеч. пер.
279
Документальный фильм, режиссер: Дзига Вертов (Д. А. Кауфман), оператор: М. А. Кауфман), воспроизводящий тему движения и механики, в том числе – на примере множества документальных съемок в Москве, был снят в 1929 году. – Примеч. пер.