Булгаков и Лаппа
Шрифт:
Первое убийство в своей жизни доктор Бакалейников увидал секунда в секунду на переломе ночи со 2-го на 3-е число. В полночь у входа на проклятый мост человека в разодранном черном пальто с лицом синим и черным, в потеках крови волокли по снегу два хлопца, а пан куренной бежал рядом и бил его шомполом по спине. Голова моталась при каждом ударе, но окровавленный уже не вскрикивал, а только ухал. Тяжко и хлестко впивался шомпол в разодранное в клочья пальто, и каждому удару отвечало сиплое: ух…
Ноги Бакалейникова стали ватными, подогнулись, и качнулась заснеженная слободка.
— A-а,
Но окровавленный не отвечал. Тогда пан куренной забежал спереди. Хлопцы отскочили, чтоб самим увернуться от взлетевшей блестящей трости. Пан куренной не рассчитал удара и молниеносно опустил шомпол на голову. Что-то крякнуло, черный окровавленный не ответил уже… ух… Как-то странно подвернув руку и мотнув головой, с колен рухнул набок и, широко отмахнув другой рукой, откинул ее, словно хотел побольше захватить для себя истоптанной, унавоженной белой земли.
Еще отчетливо Бакалейников видел, как крючковато согнулись пальцы и загребали снег. А потом в темной луже несколько раз дернул нижней челюстью лежащий, как будто давился, и разом стих».
Бежали, отступали петлюровцы, одетые в черные балахоны.
«…У белой церкви с колоннами доктор Бакалейников вдруг отделился от серой ленты и, не чувствуя сердца, на странных негнущихся ногах пошел в сторону прямо на церковь. Ближе колонны. Боже, все заколочено! Нет ни души. Куда бежать? Куда? И вот оно сзади, наконец, страшное:
— Стый!
Ближе колонна. Сердца нет.
— Стый! Сты-ый!
Тут доктор Бакалейников — солидный человек — сорвался и кинулся бежать так, что засвистело в лицо.
— Тримай! Тримай його!!
Раз. Грохнуло. Раз. Грохнуло. Удар, удар, удар. Третья колонна. Миг. Четвертая колонна. Пятая. Тут доктор случайно выиграл жизнь, кинувшись в переулок. Иначе бы в момент догнали конные гайдамаки на освещенной, прямой, заколоченной Александровской улице. Но дальше — сеть переулков кривых и черных. Прощайте! В пролом стены вдавился доктор Бакалейников. С минуту ждал смерти, разинув рот и глотая раскаленный воздух. Развеют по ветру удостоверение, что он мобилизован в качестве врача “першего полку синей дывызии”. На случай, если в пустом городе встретится первый красный патруль…»
Дома Тася и Варя, обмирая от страха, ждали хоть каких-то вестей от пропавшего Михаила. Николка и Сынгаевский бегали по городу, пытаясь что-то узнать о нем. Никаких следов. Армия Петлюры отступила и, видимо, забрала доктора. Если не хуже…
Около трех ночи в квартире Булгаковых залился звонок.
— Ну я ж говорила! — крикнула Варя. — Перестань ты реветь, перестань, Таська.
Тася сорвалась и полетела открывать.
— Боже ты мой, лицо белое… Ты ранен? Где, где?
Михаил тупо посмотрел в зеркало и улыбнулся. Криво, дернув щекой. Затем поморщился, с помощью Таси стащил пальто и, ни слова не говоря, прошел в столовую, опустился на стул и весь обвис, как мешок.
Михаил обвел глазами тихую столовую, остановил мутный взгляд на
самоваре, несколько секунд вглядывался в свое искаженное отражение в блестящей грани.— Да, — наконец выдавил он из себя бессмысленно.
Тася, услыхав это первое слово, решила спросить:
— Слушай, ты… бежал, конечно?
— Вы знаете, — медленно ответил Михаил, — они, представьте, в больничных халатах, эти самые синие-то петлюровцы. В черных…
Еще что-то хотел сказать, но вместо речи получилось неожиданное. Он всхлипнул звонко, всхлипнул еще раз и разрыдался, как женщина, уткнув голову в руки.
— Бандиты… но я… я… интеллигентская мразь! — сказал неизвестно к чему.
И распространился запах эфира. Варя дрожащими пальцами начала отсчитывать капли в рюмку.
В ночь на третье февраля Михаил пережил сильное нервное потрясение — неделю пролежал, бормоча что-то невнятное про все ту же интеллигентскую мразь.
Город уже заняли красные. Это было их второе явление в Киев, переполненный бегущими к югу от большевиков людьми.
«Большевиков ненавидели… ненавидели по ночам, засыпая в смутной тревоге, читая газеты, в которых описывалось, как большевики стреляют из маузеров в затылки офицерам и банкирам. И как в Москве торгуют лавочники лошадиным мясом, зараженным сапом. Ненавидели все — купцы, банкиры, промышленники, адвокаты, актеры и домовладельцы, кокотки, члены Государственного совета, инженеры, врачи и писатели».
Когда красные первый раз взяли город, их ненавидели и боялись. Боялись массовых расстрелов, поджогов — «классовой чистки».
Второй приход большевиков был отмечен заколоченными витринами, закрытыми воротами домов и пустыми улицами.
Киевляне сидели по домам, опасаясь высовываться и попасть в облаву. Новая власть заставляла жителей города выходить на работу, дабы оживить торговлю, почту, телеграф. У Таси была справка о туберкулезе. А доктора Булгакова красные не тронули. Переждав несколько дней, он продолжил заниматься частной практикой.
Куда подевались продукты и товары, изобиловавшие при немцах? Магазины и лавки были закрыты, рынок едва торговал по немыслимым ценам. Тася с сестрами Михаила ходили по селам, выменивая вещи на крупу:
Вернувшись, рассказывала со смехом, как деревенская баба, пересмотрев продаваемые Тасей платья, ткнула пальцем в браслет на ее руке: «Я оце хочу!»
— Соображает баба, нашим счастьем прельстилась.
Михаил странно посмотрел на украшение:
— Эта вещица непродажная, как неразменный золотой. Учти, Таська, ее потеряешь, а с ней и меня.
…Город, и особенно интеллигенция, ждали белых. И дождались. С хлебом-солью встречали восседавшего на белом коне генерала Бредова. На следующее утро в город вернулась жизнь: открылись магазины, кафе, вмиг засияли заколоченные при Петлюре и большевиках витрины. У дверей ресторанов выросли швейцары. На улицы вышла нарядная толпа. Однако вслед за эйфорией возвращенного благоденствия последовало разочарование. Белые проводили обыски, аресты, выявляя большевистских приспешников. Многие склонялись к мысли, что власть красных, может, и к лучшему, ведь нужна же была встряска России? Но недолго жили иллюзии.