Ц-5

Вайткус смолк. Я тоже молчал. Перед глазами плыли полустертые образы прошлого: валятся на крыло «Юнкерсы»… устало бредут пленные… танки утюжат переспелую пшеницу…

— А мне в понедельник уезжать, — вздохнул я.

— На поезде? — уточнил Ромуальдыч.

— Ага.

— Годится, — кивнул Вайткус. — Хоть выспимся в купе.

— А как же… — радость я припрятал за деланным огорчением. — «По местам боевой и трудовой славы»?

— Так, етта… Времени еще — вагон и маленькая тележка! Пошли, оттащим твой чувал…

…А Восточный Берлин жил-поживал по-прежнему, не гадая, какие петли завьет след его судьбы.

По проспекту мельтешили «Икарусы», «Вартбурги», «Трабанты», «Волги». Прохожих было мало — все на работе, лишь кое-где выстаивались очереди.

«Счастье для всех, только не даром! — подумал я. — От дармовщины до халявы — один шажок…»

Тот же день, позже

Рим, площадь Читта Леонина

В полосатой тени колоннады Бернини «новые крестоносцы» расстались — Альбино отправился на аудиенцию, а Томаш — в гости к кардиналу Полу Марцинкусу.

К чему дожидаться одобрения Апостольского дворца? Не важно, какой будет воля понтифика! Чтобы Церковь и впредь оставалась Святой, она должна быть очищена от нечестивцев.

Кардиналы прописались в огромном доме на площади Читта-Леонина, примыкавшей к условной границе Ватикана. Платек улыбнулся уголком рта — не так уж давно он побывал здесь вместе с Аглауко.

«Надеюсь, тебе попались трудолюбивые черти, — мелькнуло у него, — и они усердно подбрасывают дровишек под твой котел…»

Мимолетно оглядев себя, Томаш неторопливо зашагал к парадному. Могучую фигуру поляка затягивала строгая черная сутана, опоясанная алым кушаком, а черные усики скобкой и очки в роговой оправе придавали ему сходство с одним из епископов в далекой Мексике. Сильные пальцы медленно перебирали бусины четок.

— Постойте!

Сердце пропустило удар — и гулко забилось, учащая пульс. К Томашу, взвеивая на ходу сутану, подходил священник с грубоватым и простым лицом крестьянина, и лишь внимательный, чуть печальный взгляд выдавал быстрый ум.

— Ведь вы — Томаззо? То-омаш? — заговорил он, задыхаясь от волнения и слегка затягивая гласные, что случается у заик. — Мне было ве-елено встретиться с вами. Признаюсь, это было непросто! Но, как только я увидел ва-ас вместе с его высокопреосвященством…

— Кто вы? — перебил его поляк. — И кто велел вам искать встречи со мной?

— Меня зовут Ойген Бра-аммерц, я из Восточной Германии, — чуть поклонился священник. — А насчет второго вопроса… — по его губам скользнула лукавая улыбочка. — Приказал тот, кто… Передаю дословно: «Тот, кто хорошо знаком с Ми-ихой и в курсе связей Кароля Войтылы с ЦРУ». Добавлю от себя, что лично я не зна-аю никакого Михи, чем не слишком огорчен — у меня и своих тайн предостаточно. Хотя… — Ойген задумался. — Только сейчас вспомнил… Сам Войтыла упомянул имя Михи в разговоре с Марцинкусом. Пра-авда, оба кардинала остались в неведении, что их подслушивают…

— Давайте, пройдемся, — Томаш повел рукой, словно указывая направление.

— Дава-айте, — легко согласился Браммерц. — Так вы действительно Томаш Платек, бывший нумерарий?

— Действительно, — поляк с прищуром глянул на немца. — Не спрашиваю, работаете ли вы на Штази, но все же… Вы немного приоткрылись мне, что опасно, а чего для? Зачем особе духовного звания вся эта шпионская маета?

— Зачем? — механически повторил Ойген. — А вам не кажется, что ответ на этот вопрос одинаков у нас с ва-ами? Наивные и чистые времена первых христиан давно ми-инули, братство во Христе унесено Летой. Мне стыдно за нынешних иерархов, погрязших во грехах, замаравших Церковь мирскими нечистотами. Но я сла-аб, чтобы судить и карать. Я копаюсь в местном куриальном навозе, отыскивая зерна истины — факты и улики для того, кто возымел силу и право наказывать отступников. Человек, пославший меня и сообщивший о вас, хочет уберечь и ГДР, и вашу Польшу от злобы и грязи, коих за стенами Апостольского дворца вы-ыше всякой меры. Это его долг, и мне с ним по пути. А если ваша вера крепка, и вы готовы взять в руку меч палача… Я помогу вам.

Платек задумчиво глянул на Браммерца. Слабый, тщедушный… Однако сколько в нем решимости! Такой и на крест пойдет.

— Если вы предадите меня, Ойген, то умрете, — спокойно проговорил Томаш.

Священник кивнул, не выразив ни тени обиды.

— Я не люблю убивать, но я должен защитить веру, — сказал Платек по-прежнему спокойно. — До Жана Вийо мне пока не добраться, это сатанинское отродье прячется в Апостольском дворце, двумя этажами ниже понтифика. А вот Пол Марцинкус досягаем… — Он кивнул на кардинальскую резиденцию.

— Нет-нет, Томаш, — мотнул головой Браммерц, — это исчадье проживает в двадцати минутах езды от Ватикана, на виа делла Ночетта. Там стоит его вилла «Стритч».

Платек кивнул на «Альфа-ромео»:

— Вон моя машина. Покажете дорогу.

* * *

Хозяин виллы находился дома — молчаливые слуги в черном так и бегали, демонстрируя отменное трудолюбие.

«Чудеса дрессировки!» — усмехнулся Томаш, опуская бинокль.

Машину он загнал в тень деревьев, с краю обширного парка. Отсюда хорошо просматривались окна второго этажа виллы «Стритч» и двор за решетчатой оградой.

Щелкнула дверца, и на заднее сиденье юркнул Ойген.

— Окна кабинета Ма-арцинкуса выходят на за-адний двор, — доложил он, отпыхиваясь. — Третье и четвертое окно, если слева считать. Второй этаж. Высокий каменный забор, а на другой стороне переулка — большой дом с чердаком. И с чердачными окнами…

— Ясно, — кивнул Платек. — Побудь здесь, я быстро.

Чехол с разобранной винтовкой он обмотал парчой, не вынимая из багажника, и понес с собой, держа под мышкой, как священную утварь.

Навстречу ему попалась дебелая матрона в платье-чехле. Она шла, переваливаясь утицей, и поклонилась, не выпуская из рук тяжелые сумки. Томаш на ходу осенил ее крестным знамением.

«Иосиф, Мария, Иисус! Вам ведомы мои помышления! Пусть ляжет на меня грех, но, пролив кровь негодяя, я спасу добрых и чистых. И да простится мне…»

Гулкий подъезд давил нежилой тишиной, угнетая запущенностью. Массивная дверь на чердак, похоже, никогда не закрывалась. В целой роще столбов, удерживавших балки черепичной крыши, сквозил тусклый свет, пробивавшийся в грязные оконца. На провисшей веревке вяло трепетало пересохшее белье, волнуемое сквозняками. Пахло птичьим пометом и пылью.

Томаш выглянул в полукруглое окошко, и тихонько отворил скрипнувшую створку. Идеальная позиция.

Собрав винтовку, он глянул в оптику. Окна кабинета Марцинкуса приблизились рывком. А вот и сам хозяин! Кардинал, плохо узнаваемый в домашней одежде, сидел в кресле, развалясь, и потягивал винцо из горлышка. Лицо его то застывало маской, то целая череда выражений пробегала по нему, словно рябь по воде — досада, раздражение, злость, усталое отупение, равнодушная покорность судьбе.

«Перебираешь грехи, аки бусины четок?» — усмехнулся Томаш.