Царская охота

Она так боялась ехать сюда, так боялась не понравиться бабушке его величества, но опасения оказались напрасными. Евдокия приняла её очень хорошо. Прочитав письмо внука, она словно ожила, почувствовав себя снова нужной.

Филиппа многое у неё узнала об обычаях этой огромной страны, которой ей предстоит вскоре править. Узнала она и о ненависти её будущего мужа к императрице Екатерине, и что лучше при нём не вспоминать вторую жену Петра первого. Евдокия тогда вздохнула и сказала слушавшей её с раскрытыми глазами девушке.

– Знаешь, в чём тебе повезло, душа моя? – Филиппа отрицательно покачала головой. – В том, что у тебя не будет свекрови. Наталья была… Мы с ней не любили друг друга, и она сумела настроить сына против меня. А я тогда была ещё слишком молода, чтобы понять, что между двумя людьми всегда может влезть кто-то третий. Анна Монс узнала это на своей шкуре, хотя была уверена, что крепко держит Петра своими бёдрами, – и Евдокия жёстко рассмеялась, а Филиппа вздрогнула, потому что первое, что ей пришло в голову после этого откровения – это бывшая царица сделала так, чтобы та, ради которой её бросили в монастырь, так и не стала императрицей Российской. – Не слушай много старуху, душа моя. Петруша вовсе не похож на деда своего, хоть его и сравнивают с ним постоянно.

Тем не менее Филиппе нравилось учиться. Она подтянула русский язык и отказалась от встречи с императором, чтобы потом он встретил её уже полностью готовой для того, чтобы занять место рядом с ним. Так она сама себе говорила, но на самом деле жутко боялась увидеть разочарование в его взгляде.

Нет, она была уверена, что её не отправят в монастырь, но и участь Марии Лещинской – королевы Франции, её не устраивала. Филиппа провела подле несчастной королевы достаточно времени, чтобы понять, – Марию очень огорчают многочисленные связи ее мужа Людовика с другими женщинами, из которых он даже назначает себя официальных наложниц. Он же с ними заключает самые настоящие договоры, заверенные юристами и скреплённые всеми полагающимися печатями. Но и идеи домостроя, к которому была привержена Евдокия, Филиппе не понравились.

А потом случилось несчастье, как гром среди ясного неба.

Она помнила мечущуюся в бреду бабушку Петра, с которой он не мог даже попрощаться, и как она сидела подле неё, всё это время держа за руку. Тот жуткий первый день… какая-то богомолица, пришедшая с больной, пыталась вырваться за ворота. Как она страшно кричала, проклиная солдата, силой втолкнувшим её обратно на территорию монастыря, после чего тяжёлые двери из морёного дуба закрылись уже с той стороны.

Филиппа кусала губы, понимая, что и её заперли здесь, где царили теперь только страдание и смерть. Чуть позже, в тот же день, двери открылись, впустив лекарей, и один из них передал ей письмо. В нём не было ничего, кроме одной фразы, написанной по-французски: «Прости меня, душа моя, но я не могу поступить иначе».

Она понимала, что прощать-то нечего, что на нём лежит ответственность гораздо большая, чем она может пока себе вообразить. Они ровесники, но у Филиппы часто мелькало ощущение, что он старше её лет на десять, не меньше. А ещё она понимала, насколько тяжело далось ему это решение, ведь здесь была заперта не только она. Подумаешь, ему можно даже приданное не возвращать, если с ней что-то случится, в мире как минимум пара десятков принцесс ежегодно умирает от оспы. Но здесь в монастыре ещё и его бабушка находилась.

В тот момент, когда доктор Лерхе сказал ей, что она не умрёт, и так осуждающе посмотрел, словно она была виновата в том, что не умрёт, Филиппа почувствовала такое облегчение, какого не передать словами.

А вот теперь она сидела в нелепом платье и едва не рыдала, потому что сегодня точно опозорится, и, мало того, опозорит своего жениха.

– Ваше высочество, государь, Пётр Алексеевич, велел передать вам это, – в комнату вошёл рыжий Дмитрий, помощник Петра, неся на вытянутых руках ворох какой-то светлой ткани. Очень осторожно положив весь этот ворох на кровать, он сразу же выскочил из комнаты.

Герцогиня де Виллар уже давно ушла, у неё было очень много дел, и Филиппа сидела за туалетным столиком, глядя на платье так, словно это была змея.

– Ох, какая прелесть, – Марго, её горничная, развернула платье и встряхнула его, тут же ойкнув, потому что на пол упали бриллиантовая диадема и запечатанный конверт.

Марго перенесла вместе с ней все тяготы и путешествия, и монастыря, и даже того аналога вариоляции, которая спасла им обоим жизнь. Заметив на руке своей госпожи болячку, не могла не попробовать избавить её от этой дряни, заразившись при этом сама.

Теперь же она подняла конверт и протянула своей принцессе.

Филиппа трясущимися руками развернула письмо и прочитала: «Мне почему-то показалось, что они вам подойдут». У него была просто отвратительная привычка не подписывать такие вот короткие письма, но Филиппа уже достаточно хорошо изучила его почерк, чтобы понять, от кого это письмо.

– Раз его величество хочет, чтобы я его надела, значит, я его надену, – и Филиппа решительно дёрнула шнуровку на корсаже платья, надетого на ней сейчас.

Он ждал её в начале большой лестницы, по которой предстояло спуститься, чтобы попасть в бальную залу. На императоре был надет, вопреки моде, военный мундир, удивительно хорошо подчёркивающий широкие плечи и узкую талию. Хотя Филиппа не могла поручиться, что эта форма не была так сшиты специально, чтобы подчеркнуть все мужские достоинства молодого императора. Высокий жёсткий воротник заставлял его держать голову прямо со вздёрнутым подбородком. Когда она спустилась достаточно, чтобы видеть его лицо, то прочитала во взгляде, устремлённом на нее, восхищение, и это её немного приободрило. Спустившись, Филиппа присела в глубоком реверансе.

– Ваше императорское величество.

– Ваше высочество, – он чему-то улыбнулся и странным образом щёлкнул сапогами, а затем склонил голову в поклоне, приветствуя её.

Только после этого протянул ей руку, и она коснулась его предплечья кончиками пальцев, как того требовал этикет. Он был настолько выше, что его подбородок как раз мог коснуться её макушки. Но вместе они тем не менее смотрелись удивительно органично.

Тяжёлые двери распахнулись перед ними.

– Его императорское величество Божиею поспешествующею милостию, Пётр Второй Алексеевич, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский. Рязанский. Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея Северныя страны повелитель и Государь Иверския земли, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель.

– Её королевское высочество де Бурбон де Блуа, Божиею милостию Елизавета Александровна.

И они вошли в огромный зал, заполненный, как показалось Филиппе сотнями людей, устремивших на неё любопытные взгляды.

Глава 5

– Ушакова сюда, быстро! – прошипел я, врываясь в кабинет, а за мной, причитая, бежал Бидлоо, которому я всё ещё не давался в руки, после возвращения со своей феерической охоты. Упав в кресло, я повернулся к лекарю. Бидлоо не отставал от меня с той самой секунды, когда примчался срочно вызванный переполошившимся Митькой. – Николай Ламбертович, что тебе от меня надобно? – рыкнул я, потому что в своём настроении, ниже плинтуса, мог только кричать и срываться на близких людях. Недаром же сразу по возвращении во дворец Христом Богом просил всех держаться от меня подальше.