Царская служба

— И в чем дело? — я адресовал капитану самую беззаботную улыбку, какую сейчас мог выдать. — Со мною вы знакомы, видите меня часто…

— Так это вы?! — изумлению капитана Палича не было предела. Он аж приподняться попытался, должно быть, чтобы рассмотреть меня получше, но сильный рывок саней вперед вернул ротного на место.

— Я, — ну а что тут еще сказать?

— Вы же на службе-то совсем недавно! — кажется, известие о том, что изобретатель такой полезной на войне вещи сам пороху как следует еще не нюхал, Палича даже обидело. Вот же некстати, надо как-то выворачиваться. — И когда только успели?!

— Вот как гимназию закончил, так и успел, — усмехнулся я. — Знаете, мне иной раз прямо так сильно хотелось от учителей отгородиться…

Что я изволил пошутить, до Палича дошло, похоже, не сразу. Зато потом он заливисто, прямо как тот самый гимназист, рассмеялся.

— От учителей отгородиться? Ах-ха-ха! Да вы, Алексей Филиппович, изрядный шутник! Точно как дядюшка ваш, честное слово! Генерал тоже иной раз, бывало, как пошутит, так пошутит! Или прямо на крыльях лететь хочется, хоть в бой, хоть еще куда, или стоишь перед его превосходительством как из ночного горшка облитый, да обтекаешь!

Странно, я что-то специфического армейского юмора от дяди Андрея не слышал. Надо будет при случае как-то побудить его поделиться перлами генеральской мудрости. Но фамильную честь сейчас нужно поддержать…

— Знаете, Дмитрий Михайлович, — доверительно начал я, — обращается раз солдатик к генералу: «Ваше превосходительство, дозвольте спросить!». Генерал дозволяет, а солдатик и говорит: «А почему в епархии у нас митро-палит, а не митро-стреляет?». «А потому, орелик, что ты ду-рак, а не ду-рыба!».

— Да генерал бы тому орелику еще и два часа под ружьем и ранцем назначил! [2] — через пару минут кое-как выговорил капитан, отдышавшись и утерев выступившие от безудержного хохота слезы. Собственно, тут мы и приехали, так что разговоры на отвлеченные темы прекратили, а что поручикам Ломову и Новицкому, как и нижним чинам придется теперь ломать голову, с чего бы ротный командир такой веселый, так это не мои трудности.

С обувью у ополченцев все оказалось в порядке, с амуницией, в общем, тоже, но не у всех. Получив вдохновляющий втык, залетчики принялись за дело. Девятеро обошлись всего лишь подтяжкой лямок заплечных мешков, а вот двоим не повезло по-крупному… У одного ремень патронной сумы был пришит настолько небрежно, что держался уже, как говорится, на соплях, и пришлось несчастному возиться с шитьем толстой кожи, чтобы не остаться без патронов, зацепившись в лесу за сук, другому уж не знаю, чьим именно недосмотром, достался тупой штык, и сейчас невезучий ополченец при помощи напильника и тихих, еле слышных матюгов трудился над исправлением неведомо чьей оплошности.

К ночи ближе нас накормили фасолевым супом, мяса в который положили явно больше, чем это предусматривалось армейскими порядками. Кто-то высказал предположение, что повара оприходовали убитую лошадь, сами же наши кормильцы это не подтверждали, но и отрицали как-то не особо уверенно. Да и ладно, лошадь, не лошадь, лишь бы и правда убитая была, а не дохлая.

По какой-то неизвестной причине щедрость наших поваров и их начальников сегодня оказалась поистине неслыханной — и нам еды хватило, и нашлось чем поделиться с местными, благо осталось их тут не особо и много. Кошкин Дед, которому тоже досталась миска супа с увеличенным мясным приварком, принялся нарезать мясо мелкими кусочками, чем тут же привлек повышенное внимание своих подопечных. Нам даже пришлось отражать натиск многочисленных меховиков, с требовательным мявом штурмовавших стол, пока дед не закончил резать мясо и не начал раздавать его зверушкам по кусочку. Как он не путал, кого уже покормил, а кого нет, я уж не знаю, но, похоже, и правда, не путал. Больше меня поразило другое — едва Кошкин Дед начал кормить кошачье войско, в рядах усато-хвостатых хранителей домашнего уюта воцарился совершенно несвойственный этим пушистым индивидуалистам порядок. Звери, пусть и сгрудились плотной кучей, не дрались, не лезли по головам друг друга за очередным кусочком, и даже не орали, так, ворчали и подмяукивали. То ли привыкли уже, что некормленым никто не останется, то ли Кошкин Дед и правда имел над ними неведомую власть.

— Смотрю, Архип Петрович, ты прямо кошачий генерал, — поименовав деда по отчеству, через «-вич», я оказал ему неслыханное для простолюдина уважение. На мой взгляд, впрочем, вполне заслуженное. Ополченцы встретили мои слова добродушным смехом, но сам Кошкин Дед остался серьезным.

— Шведа-то завтра побьете, ваше благородие? — прямо и просто спросил он. — Мое-то войско, боюсь, с ним не справится.

М-да, вопросик… Я обратился к предвидению, но оно молчало, ограничившись ощущением, что лично для меня завтра все будет хорошо. Ну раз для меня, то…

— Побьем, Архип Петрович, — пока я говорил эти слова, ко мне пришла уверенность, что так оно и будет.

[1] Книппель — артиллерийский боеприпас в виде двух полуядер, соединенных железным прутком или цепью. Использовались книппеля для разрыва такелажа вражеских кораблей, лишая их таким образом управления

[2] Простоять назначенное время по стойке «смирно» в полной амуниции, держа ружье в положении «на плечо» — одно из типовых армейских наказаний

Глава 15. Битва

Слушать канонаду, честно скажу, приятным занятиям назвать невозможно, даже если вдруг очень захочется. Хотя, нет, что это я? Кое-что согревающее душу в этом пугающе-однообразном грохоте найти можно, когда уже с первых мгновений адского концерта вдруг понимаешь, что стреляют не в тебя, а в других. Тут, правда, сразу же становится стыдно за облегчение, с которым ты воспринимаешь свое спокойствие в то время, когда вражеские пушки бьют не в тебя, а в твоих товарищей. Но все равно, слышать грохот артиллерии и стоять под пушками — это те самые две большие разницы, как в бывшем моем мире говорили в Одессе. Мы сейчас именно слушали.

Со своими скромными погонами прапорщика и маловразумительной должностью ротного старшего офицера я и понятия не имел ни о силах нашей и шведской армий, ни о построении наших и неприятельских войск, ни тем более о планах и замыслах нашего командования, не говоря уже о вражеском. Нет, с утра нам прочитали приказ генерала Романова, но вы же сами понимаете, там все больше говорилось о том, чтобы отстоять и не пустить, а не о том, как это сделать и что за сражением последует. Впрочем, репутация командующего обещала, что шведской крови сегодня прольется побольше, чем русской, а те укрепления, которые я видел и даже как-то поучаствовал в их возведении, подсказывали, пусть и в общих чертах, как именно это произойдет. Если я понимал правильно, Романов решил заставить шведов атаковать укрепленную позицию в лоб, лишив их возможности ее обойти, причем атаковать, продвигаясь по местности, которая и сама-то по себе движению войсковых масс не сильно способствовала, а уж после насыщения ее всяческими заграждениями и укреплениями превратилась почти что в непроходимую. Решение в имеющихся условиях вполне разумное.

Стояли, где было велено, мы с раннего утра. Немного потеплело, но не настолько, чтобы мы не мерзли от топтания на месте. Разводить костры и греться у них дивизионный командир генерал Лемешев не велел, должно быть, не желая раскрывать дымами наше расположение и не дать шведам хотя бы приблизительно оценить нашу численность. Правильность такого приказа мы понимали, благо, сам же генерал Лемешев его и обосновал, но понимание это никак нас не грело, и потому мы обратились к иным способам повышения температуры наших тел. Только не надо думать, что это я о горячительных напитках, ничего подобного! Сначала ополченцы просто притоптывали на месте, немного позже начали подпрыгивать и махать руками, а потом кто-то достал дудку, кто-то ложки, кто-то затянул песню, и понеслась… Солдатики тоже присоединились, и вскоре пятнадцать с лишним тысяч человек пели и плясали, одновременно согреваясь и повышая боевой дух. Погревшись и умаявшись, мы притихли, снова вслушиваясь в звуки битвы, на этот раз уже другие — пушечная пальба заметно поутихла, зато можно было расслышать треск штуцеров шведских и наших стрелков вместе с грохотом барабанов, под который шла вперед линейная пехота шведов. И когда этот грохот перекрыла артиллерия, и стало ясно, что это наши встречают атакующего врага, мы кричали «ура!», хотя бы мысленно помогая своим держать неприятельский натиск. Так продолжалось еще часа два с половиной, пока не настала наша очередь.

— Братцы! — кричал полковник Ломакин. — Шведы к нам идут! Значит, не выходит у них наших в поле превозмочь, обойти хотят! Теперь наш черед! Стоять твердо, шведа бить крепко, приказы слушать и исполнять! Не стрелять без приказу!

Дальше полковник командовал уже обычным голосом. Стрелки полковых легких рот и наших стрелковых взводов переместились вперед, чтобы не дать врагу разведать местность, староладожцы с посерьезневшими лицами сосредоточенно ждали.

Шведские стрелки появились перед леском неожиданно — только что никого не было, и вдруг в нашу сторону цепью идут серенькие фигурки. Пройдя часть расстояния, отделявшего их от края лесочка, часть фигурок отделилась и двинулась в сторону ложбинки, где вчера работали саперы и ополченцы. Я уже слышал, что в серое у шведов одеты финские части. В бывшем моем мире финны заслужили себе репутацию солдат умелых и упорных, а потому врагами считались очень опасными, боюсь, что и тут будет то же самое.