Цена металла

— Я не обещаю. Но я не откажусь, если меня попросят — не вы, а они, — и он указал на окно, за которым шумела толпа.

Позже, когда заседание закончилось, отец Гатти записал: «Вот как рождаются новые лидеры. Не на фоне гимнов. Не из-за выборов. А когда человек, от которого ничего не требуют — соглашается слушать. А это — уже почти политика.»

Суд проходил не в зале. Он проходил в памяти города, которая ещё не успела стечь с кровью.

Помещение — бывший актовый зал Политехнического института. Три ряда скамеек, ржавые прожекторы, надпись «Служим знаниям» над аркой. Теперь — тут судили тех, кто служил только приказу, не спрашивая.

В центре зала — стеклянная клетка. Не из защиты - из демонстрации. Чтобы все могли видеть: они — не исчезли. Они сидят. Дышат. Живы. Там были четверо. Трое — бывшие командиры армейских соединений генерала: полковник Мано Нкенга — Восточный фронт; майор Атумба Гори — операции в аграрной зоне юга; подполковник Симон Думе — управление “Феникс”. Четвёртый — Хьюго Митчелл, один из выживших "Головорезов", британец, по акценту — Бирмингем, по глазам — пустота. Остальные "головорезы" были мертвы. Он — остался. Один. И не понимал, зачем.

Суд был открыт. Без занавеса. Без наушников. Говорили на трёх языках: французском, санго и порой — просто глазами. Скамья обвинителей — члены Временного правительства. Защита — допущена. Встал отец Антонио Гатти. Без иллюзий, но — с правом.

— Я не здесь, чтобы оправдать, — сказал он. — Я здесь, чтобы напомнить: убийство, даже законное, остаётся убийством. Эти люди, — он указал на стекло, — несут вину. Не вину за мысль. Вину за действие. Но если мы их убьём — мы не победим. Мы повторим. А значит, мы снова начнём войну. Просто — с другим флагом.

В зале была тишина.

Прокуратура, представленная военным юристом Нгоэма, зачитал цифры:

— 512 тел только по Восточному фронту. 309 — при штурме аграрной зоны. 263 — казнены при отступлении от рынка. "Головорезы" — доказанные казни 224 гражданских. Видео. Показания. Мы не требуем мести, — сказал прокурор. — Мы требуем границы.

Вечером, после перерыва, собралась закрытая комиссия. Обсуждали, что делать.

— Пожизненное, — сказал один. — Будет гуманно.

— Обменяем позже, — добавил другой. — Как жест.

— Мы не дикари, — сказал третий. — Мы не повторим.

Все повернулись к Люку. Он молчал. Долго. Потом — встал.

— Если мы не накажем их — улицы сделают это за нас. И уже без суда. Мы говорим, что мы — новое правительство. Тогда дайте новый суд. Не с криками. Не с пулями. Но — с приговором.

Он посмотрел на Гатти.

— Простить — право Бога. Но право памяти — за живыми.

Через два часа суд вернулся. Голос — дрожал. Но не от страха. От ясности.

— Все четверо признаны виновными. Приговор: смертная казнь. Через расстрел. Исполнение — после трёх дней. Без камер. Без толпы. По закону.

Никто не хлопал. Никто не радовался. Но и никто не спорил.

Суд закончился, и город не взорвался. Он — выдохнул. Без фанфар, без протестов, без парадов. Люди восприняли приговор как то, что должно было случиться — не как триумф, а как точка отсчёта.

На третий день после суда на стенах начали появляться афиши. Временное правительство создало Техническую избирательную комиссию, под руководством нейтрального администратора. Люди называли его «человек без имени», потому что он нигде не выступал. Но списки составлялись. Постепенно. Глупо. Но — впервые по-честному. Урны привезли с северной границы. Пластиковые, из бывших ящиков для муки. Их устанавливали на школьных дворах, в зданиях бывших банков, на рынках. В каждой — человек с тетрадью. Не офицер. Не чиновник. Просто свидетель.

— Я могу голосовать? — спросила женщина у Серафины. — У меня нет бумаги.

— У тебя есть имя? — спросила Серафина.

— Есть.

— Тогда этого хватит. Мы строим страну, где имя важнее документа.

Жоэль не говорил, будет ли баллотироваться. Но люди уже писали его имя на стенах.

(ГРИФ: «Конфиденциально. Только для внутреннего пользования»)

Досье № 3879-FS/FR-AFRIQ-6

Дата: 9 ноября

От: Посольство Франции во Флёр-дю-Солей

Кому: МИД Франции / Канцелярия Президента / Спецкомиссия по транзитным режимам

Тема: Общее положение. Уровень допустимого влияния. Оценка дальнейших рисков.

Господа,

В продолжение предыдущих телеграмм и по итогам закрытых встреч с координатором переходной администрации Люком Огюстом Дюпоном, представителями местной коалиции и техническим блоком миссии ЕС, сообщаю следующее.

Контроль над ситуацией стабилен, хотя и хрупок. Точка насилия пройдена. Эмоциональный фон утихает, что позволяет говорить о возвращении институциональных форм.Временное правительство представляет собой компромиссную матрицу. В него входят фигуры старого аппарата (частично лояльные к Франции), а также новые лица, в частности — Жоэль Макаса, выступающий как «чистый» кандидат от народа. Пока он сдержан, но его фигура постепенно становится символической. Не исключён сценарий популярной акклиматизации.Люк Дюпон остаётся ключевым элементом баланса. Его личная позиция — вне президентских амбиций. Это, с одной стороны, ограничивает нашу прямую координацию, но с другой — повышает доверие населения к формату, с которым мы ассоциируемся. Влияние Дюпона на армейские подразделения и жандармский корпус сохраняется.Судебное решение по делу выживших наёмников и полевых командиров воспринято как сигнал: правосудие возможно, даже если оно жёсткое. Это создаёт психологическую основу для нового управляемого цикла.Выборы назначены. Мы настаивали на технико-юридическом сопровождении. Временное правительство не возражает, но ожидает реального содействия (не деклараций).Со стороны Великобритании отмечаются косвенные сигналы недовольства судьбой «Головорезов». Один из выживших британских наёмников приговорён к расстрелу. Возможны дипломатические манёвры. Рекомендуется подготовить официальную позицию о «невмешательстве в суверенные судебные процессы».Внутренняя линия церкви (католическая миссия, отец Антонио Гатти) сохраняет высокий уровень доверия. Его выступление в суде — умеряющее, но не ангажированное. Возможна координация по линии гуманитарных проектов.Оценка: контроль возможен, при условии сохранения дистанции и поддержки не системы, а процесса. Мы не должны «привязываться к фигурам», но можем влиять через архитектуру выборов, медиаполя и инструменты долговой помощи.Риски: преждевременное давление на Ж. Макаса с нашей стороны может быть воспринято как вмешательство. Требуется выжидание. Он не опасен, пока не начнёт говорить от имени всех. Тогда — потребуется ответная фигура. Возможно — внутри самой страны.Рекомендация: оставаться в тени. Усиливать технику. Поддерживать процесс. Фиксировать контакт с центрами влияния в коалиции. Не показывать контроль — но не отпускать его.

Подпись:

Ж. де Мюль

Чрезвычайный и полномочный посол Франции во Флёр-дю-Солей

Приложения: [прикрытый список потенциальных кандидатов] / [предложения по СМИ-платформам] / [структура распределения экстренного транша]

ГЛАВА 15

Площадь не была новой. Это была та же площадь, где разбирали баррикады, где сжигали тела, где молчала толпа перед дворцом. Но сегодня — она была открыта. Ни заграждений. Ни колонн. Только воздух. И ожидание. Никаких прогнозов не озвучивали. Радио молчало до самого утра. Люди ждали не результатов — подтверждения, что их голос не исчез.

Над входом в здание Центральной избирательной комиссии не висели флаги. Только один — новый: горизонтальный, жёлто-зелёный, с красным цветком солнца в центре. Он колыхался не от ветра. От дыхания города.

Ровно в девять из дверей вышел представитель комиссии. В очках. Старик. Почти незаметный. Его никто не знал по имени. Но ему доверяли — потому что он молчал всё время войны, а теперь — должен был заговорить.

— По итогам голосования, — начал он, не повышая голоса, — с участием сорока трёх округов, после проверки всех участков и пересчёта, победителем признан кандидат...

Пауза.

— …Жоэль Макаса.

Голоса не было. Только вдох. Один общий. Сотни людей — впервые вдохнули одновременно.

— Общий результат: 63% голосов. Признание результатов — единогласное. Жалоб — официально не зарегистрировано.

Сразу после объявления люди не закричали. Они — зажали рты руками. Будто боялись, что слова спугнут результат. Потом — поодиночке — начали аплодировать.

Старик снял очки. Поклонился и ушёл.

В это утро никто не говорил “наконец-то”. Все говорили только: “Он пошёл до конца.” “Он не сбежал.” “Он — один из нас.”