Чабор

Солнце клонилось к вечеру, заканчивался чудесный день. Весна царила во всём вокруг: в каждом стволе, каждой одинокой молодой травинке, неосмотрительно пробившейся к свету среди сырой иглицы. Молодая косуля, проходящая мимо, изящно изогнула свою тонкую шею и наклонилась к этой зелёной стрелке, такой сейчас желанной.

Полные просыпающейся жизни ветви с набухшими почками не сегодня — завтра грозили взорваться волшебной зеленью, но пока даже эти почки и переполненные соком ветви — такая долгожданная после лютой зимы еда…

Через мгновение аккуратно обглоданные косулей ветки редких кустов, чудом прижившихся рядом с хвойным полумраком, горько плакали от боли потери. Капли мутного сока лениво стекали в бурую сырую иглицу к мокрым тонким копытцам лесной красавицы.

Солнце убаюкивало молодое животное щедрым, волшебным светом, заставляя забывать об осторожности в полном шорохов и теней весеннем лесу. Оно согревало, опьяняло, говоря: «Ничего, ничего. Это просто шорохи и тени и ничего больше». А царь всех шорохов, седобородый ветер, слыша это, лишь разводил руками: «Что ж, — шептал он, — так и есть. Стоит ли бояться шорохов? Теней — вот чего опасайся…»

Косуля осмотрелась. Что им, вечным, ветру и солнцу? Ведь мир просто полон и теней, и шорохов. Тонкие ноги отсчитали несколько шагов обратно к кусту. Позади снова тихо мелькнула серая тень. Миг — и мягкое тело земли гулко дрогнуло от удара мощных лап. Косуля даже не успела испугаться. Серая молния смерти вцепилась в неё страшной хваткой. Боль не дала страху пробудить силу в молодом, быстром теле, боль дохнула огнём в затылок: «Поздно! Уже поздно…». Острые когти опытного охотника впились в спину, а зубы — в шею…

Опускались сумерки. Как ни велико было желание Хвои съесть побольше, но, как известно, всему есть свой предел. Оставить, зарыть, равно как и тащить куда-нибудь останки косули не имело смысла. Ничего не спрячешь от беззакония слуг Бардака, не знающих ни границ, ни Совести. Даже если ей повезёт и никто из врагов не доберётся до добычи, волки, живущие теперь вольно и охотящиеся сразу на двух сторонах Леса, ничего не оставят ни от мяса, ни от костей. Дружба с ними тут не в счёт, ведь друзей надо угощать, тем более что они-то как раз никогда не обижали её жадностью.

Вдруг рысь вздрогнула и замерла. Она ясно услышала какой-то шум. Сытая хищница без раздумий оставила добычу и осмотрелась. Звук доносился из-под земли. Сытая Хвоя не без труда взобралась на одну из толстых нижних веток дуба, что стоял невдалеке. Она узнала этот за звук. Глухие человеческие голоса — вот что ей слышалось. Хвоя всегда сторонилась встречи с двуногими гостями леса, но сейчас безмерное любопытство и послеобеденная лень крепко привязали её внимание. Место казалось безопасным, отсюда была видна вся поляна. Но вдруг!

От неожиданности рысь впилась когтями в старое дерево. Что-то внутри её подсказывало, что нужно было бы бежать, ведь всегда нужно стартовать раньше опасности, однако этой мысли рысь предпочла другую — отсидеться в укрытии. Главное, чтобы хватило выдержки, и тебя не заметили. Рассуждая подобным образом, Хвоя просто не оставила себе выбора. Внизу, прямо под ней, от дуба отвалился огромный кусок коры, и на поляну вышли люди. Они прятали лица в ладони, стонали.

Едва только удовлетворившая собственное любопытство рысь собралась уйти с этой поляны от греха подальше, как её взгляд случайно упал на меч одного из людей. Этот меч она не могла не узнать. Дивное творение Небесных кузниц могло принадлежать лишь одному из ныне живущих на Земле. Хвоя спрыгнула на землю, гулко ударив лапами в сырой настил дубовых листьев, и безстрашно подошла к людям.

Они не видели её. Конечно, ведь даже мягкий свет вечерних сумерек впивался в их глаза сотнями иголок, вызывая страшную боль. Но Хвоя и не собиралась уходить, она легла рядом с деревом, зная, где сейчас её место…

— Вот напасть, — выругался Станимир, щурясь и осторожно приоткрывая глаза. — Всё как в тумане. Как будто смотришь в окно через плохо выделанный бычий пузырь.

— У всех так, — хмурился Чабор, медленно убирая от лица ладони. — У меня так даже пятно какое-то перед глазами стоит.

— Ты уже видишь? — удивился его темноволосый друг.

— Где там? — вздохнул Лесной. — Вижу только, что небо светлое, земля тёмная, а на ней пятно…

— Может, пень? — вступил в разговор сайвок, даже не пытаясь поднять натянутый до подбородка колпак.

— Сам ты пень! — вспылил было Чабор, но, успокоившись, заключил, — …а может и пень. Кто его знает?

— А ты спроси у него, — шутя, посоветовал Станимир. — Благо, ослепли, а не оглохли в этих норах.

Чабор тихо засмеялся, прислоняясь спиной к стволу и опуская руки от лица.

— Эй, мелкозернистый, — морщась на слабый свет, спросил Станимир, — ты же говорил, что глаза сайвоков быстро привыкают? Что, врал что ли?

— От ты дуралей, — огрызнулся сайвок, едва сдерживаясь, чтобы не сказать чего покруче. — Я же почитай лет семь-восемь под землёй не ходил. Отвыкли глаза-то. А раз сказал, что привыкаю, значит, скоро привыкну. В любом случае, очухаюсь быстрей тебя…

Однако обещанное первенство осталось не за сайвоком, и не за витязями. Первой рассмотрела странное пятно Тарина. Она пронзительно завизжала и прижалась к Чабору. Сайвок молниеносно сориентировался и нырнул под мышку Станимиру, а Чабор подался вперёд и обнажил своё оружие.

— Да нет тут никого, — всматриваясь в мутную картинку, прошептал Станимир. — Если что, Чабор, твой меч уже светился бы как солнце.

Чабор молчал, наблюдая, как пятно на траве, которое он уже начал было считать пнём, отчего-то стало выше. Он в который раз потёр глаза и в короткий миг прозрения этот «пень» предстал перед ним в полной красе.

— Мама родная, — изумился Чабор, между делом прижимая к себе перепуганную Тарину.

— Чур, меня, чур! Она же умерла, — судорожно затараторил Станимир, старательно рассекая воздух многочисленными Перуницами. — Не может быть, Чабор, не может! Это нечисть какая-то твоей матерью перекинулась!

— Сгинь, проклятущая! — как безумный завопил в свою очередь сайвок. — Тьфу, на тебя, тьфу! Чуры добрые, вступитесь!.. Ой! — внезапно прозрел малыш. — Так это же рысь!

— Настоящая? — искренне удивилась царевна, с интересом и восхищением всматриваясь в неясный силуэт.

Станимир открыл было рот, чтобы поддеть колким словом красавицу, но, вспомнив про её крутой нрав, не стал этого делать, а только спокойно откинулся назад и опёрся спиной о ствол дерева.

Чабор же вложил меч в ножны и произнёс со знанием дела: