Час пробил

— С тех пор как ты начал рассказывать про события в Р октауне, про Элеонору, про тех, кого загоняют в угол…

— Почему? Какая связь? — Он недоволен собой: устроил экзамен. ' ''

«Чего его разбирает? С какой стати? До чего противны иногда мужчины. Особенно, когда уверены, что нравятся».

— Ты же сам сказал: все связаны, всюду, все и все. Я правильно поняла?

^J — Правильно, — соглашается он.

В этот момент ему становится ясно: у них уже общее прошлое, общие взгляды, они на многое смотрят одинаково. Приглашая ее поехать, он не рассчитывал, что так случится. Даже опасался такого исхода. Как, впрочем, и отчуждения. То есть любого мыслимого завершения их романа — и положительного, и отрицательного.

Зато после биллиарда он выиграл. В пинг-понг! (По дороге обнаружился свободный столик, а Андрей жаждал реванша.) Лихов не любил, когда пинг-понг его студенческих лет называли теннисом, застенчиво опуская якобы принижающее его слово «настольный». С ним играла совсем молоденькая девушка, длинноногая, с неразвитой грудью и густо намазанными глазами, которые не только не делали ее взрослее, а, наоборот, не оставляли ни малейших сомнений в том, что она очень юна. Она смотрела на Лихова с нескрываемым восторгом. Еще бы? Седые виски, руки с вспухшими венами, которые, как дельта мощной реки, ветвились на кистях. Морщинки — следы былых разочарований, чуть опущенные в иронической усмешке уголки губ, и, главное, неотступно следующая за ним по пятам красивая женщина. Женщина так преданно смотрела на Лихова, что молоденькое создание пропускало даже те мячи, парировать которые не составило бы никакого труда.

Лихов выиграл два раза, положил ракетку на стол, поклонился и сказал:

— Спасибо за доставленное удовольствие. Вы — прекрасный партнер.

— Неужели? — вырвалось у нее. Она, вспыхнула и растерянно добавила: — Большое спасибо!

После победы, хотя и нетрудной, Андрей предложил пройтись. Они гуляли по аллее, густо усыпанной сухими сосновыми иголками. Справа тянулся пляж, слева кусты туи. Прошло полчаса: игра в пинг-понг казалась далеким прошлым. Вдруг Наташа со странной интонацией заметила:

— Видишь! Тебе еще большое спасибо говорят. Молоденькие девочки…

— Вижу…

Лихов шел и думал: «Что ни говори, а чертовски приятно, когда тебя ревнуют. Казалось бы, проявление низменных страстей и как там еще все это называют. А вот ведь как получается. Беда с этими низменными страстями».

На аллею выскочил лохматый фокстерьер с квадратной мордой и тремя медалями — двумя золотыми и одной серебряной— на ошейнике. Лихов остановился, посмотрел на собачонку.

— Таких фоксов, по-твоему, обожают?

— Таких тоже…

Странные вещи происходят с собаками. Один приятель рассказал Лихову: завел себе пуделя и пробил ему медаль — то ли по блату, то ли за деньги, сейчас это неважно, — одним словом, пудель этот стал чрезвычайно уважаемой личностью среди пуделиного народа. «И вот, — огорчался приятель, — представляешь, моему пуделю, если он кого-нибудь покроет, платят сорок пять рублей. А мне?.. И трояка никто не даст. А я, между прочим, доктор наук. Вот и пойми, что к чему на этом свете».

Наташа присела, взяла морду фокса в ладони и указательным пальцем дотронулась до влажного холодного носа.

— Осторожнее! Он у нас серьезный парень. Может и тяпнуть!

На аллею вышел дородный мужчина в темных очках, с лицом, побитым оспой, живот у него начинался прямо от шеи. Наташа поднялась, виновато улыбнулась хозяину собаки. Фокс стал тереться о ее ноги. Лихов не останавливался

и оказался на несколько метров впереди. Мужчина в темных очках воровато посмотрел в его сторону, потом на собаку в ногах у Наташи и тихо-тихо сказал:

— Как бы я хотел оказаться на месте моего пса!

«Это нетрудно устроить», — с холодной яростью рассудил Лихов: слух у него был тонким. Он круто развернулся на месте. Наташа уже бежала к нему. «Скажет или нет? — думал он. — Наверное, нет. Мораль служанки Лиззи Шо. Та чистосердечно призналась: если бы кто-то ее изнасиловал, никогда и никому бы не сказала. Но Лиззи окружают вздорные, совсем чужие и недоброжелательные люди. Я-то Наталье свой человек, близкий. Почему бы не сказать?» Он не выдержал:

— Синька! Ты мне доверяешь?

Он называл ее Синькой по фамилии Синельникова, называл, когда злился или когда она вызывала у него чувство всепоглощающей, даже чуть сентиментальной симпатии.

— С чего вдруг сомнения?

— Да так, — Лихов поддал ногой мягкую продолговатую шишку, — да так…

Приближалась сосна. Одинокая, с облупленным стволом и малюсенькой чахлой кроной, вознесенной на самую верхушку. Обычно они доходили до этого места и поворачивали назад. Сосна была выше всех и стояла на отшибе, выделяясь среди других и не боясь выделяться.

Лихов остановился и прочел какое-то четверостишие по-немецки.

— Знаешь, что это? — Он оперся о ствол, привлек спутницу к себе.

— Не-а. — Она смотрела ему в глаза. Шумели сосны, ветер гонял по пляжу какие-то бумажки, в воздухе пахло солнцем…

— Знаменитое стихотворение Гейне «Сосна и пальма». Смысл его в том, понимаешь, что отчуждение двоих…

Он оборвал фразу на полуслове. Ну кто же объясняет смысл стиха?

— Андрюш! Андрюш! Помнишь, Элеонора включила радио, передавали про собаку англичанина Джона Грея, которая четырнадцать лет ходила к нему на могилу? Помнишь?

Лихов кивнул.

— Тоже был терьер?

— Тоже. — Он внимательно слушал.

— Неужели собака вот этого, с рябым лицом, ходила бы на его могилу четырнадцать лет?

За время их отдыха Лихов еще никогда не испытывал к ней, такой признательности.

— Не ходила бы. Точно знаю!

— Совершенно точно?

Совершенно.

Наташа запрокинула голову. Высоко в небе плыли маленькие рваные облака, искрилось море, жаркое полуденное марево дрожало меж стволов.

— Мне никогда еще не было так хорошо. Мой первый настоящий взрослый отдых, моя первая… — Она опустила голову, ткнула его указательным пальцем в живот и продолжила, вернее, закончила по-другому: — Моя первая поездка на собственные деньги.