Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)
Шрифт:
Теперь ночь еще раз переменилась. Она, собственно, прошла. Усталость гасит мое сознание. Страх исчез. Брезжит новый день. Танцевальный зал обрушился. Кариатиды и атланты распались на куски. Золото облупилось. — Это утро лишено золота.
Мой свинцовый сон был коротким. Я оделся, прежде чем появился Аякс.
Увидев меня, он сказал:
— Сегодня, выходит, нужды в массаже нет.
Я покраснел, словно ребенок, который солгал, а теперь даже не понимает, как это получилось.
В это утро рабочие из каменоломни опять занялись своим делом. Периодически раздавался отрывистый грохот взрыва. Мы сидели за столом и пили утренний кофе. Аякс смотрел на меня; но ничего не говорил. Только когда мы кончали завтракать и из шахты до нас долетел запоздалый глухой звук, Аякс вдруг спросил:
— Почему ты
Я не сразу нашелся что ответить. Я почувствовал, как бухает мое сердце. Я попытался прибегнуть к последней отговорке. Сказал, что ощущал себя одиноким, чуть не пропащим. — Я увидел насмешливую улыбку на его губах и угадал еще не произнесенные слова: «Я тебе не нравлюсь, в этом все дело. Приезд Кастора тебя бы больше устроил».
Я не хочу его потерять. Он не может просто так уйти от меня. Я начал рассказывать. Я описал корабль старого Лайонела Эскотта Макфи: построенный из дерева и меди, с изогнутыми деревьями шпангоутов, с зеленой кожей, под водой, и коричневой — над ней, с лесом парусов, с арфами такелажа, с белой богиней, обхватившей ногами буг{216}. Я сказал, что Эллена была моей невестой, что она исчезла на борту «Лаис». Она была убита, сказал я. (Я мог позволить себе столь определенное высказывание, поскольку знаю то, чего никто, кроме меня, не знает.) Я заговорил о грузе: о ящиках, которые имели величину и форму грубо сколоченных гробов. Эллена наверняка исчезла среди этих ящиков — парализованная или мертвая, разлагающаяся или превращенная в мумию. (Я мог позволить себе столь определенное высказывание, поскольку знаю, что так оно и было.) Я рассказал, что помещения трюма были запечатаны и что на грузовой палубе, как потом выяснилось, находились пустые гробы. (Я умолчал о бунте, в ходе которого это и обнаружилось.) Я умолчал об имени убийцы. Я говорил о Тутайне так, как если бы он уже в то время был моим другом; о Касторе и Поллуксе — как о дорогих мне товарищах; о тридцати матросах — как о людях, которым я вполне доверял. Но чем дольше я говорил, тем больше невольно выдавал себя.
Аякс смотрел на меня обиженно. Время от времени, когда я задумывался и замолкал, он говорил: «Это не все. Ты можешь рассказать больше».
И я продолжал рассказывать, не успевая обдумывать свои слова. Когда я «сдал» также и капитана, суперкарго, кока и Клеменса Фитте — и в памяти у меня больше не осталось тайн (за исключением того, что я скрыл преступление Тутайна и подлинную причину гибели судна), — поток моей речи прервался. Я дрожал, понимая, что взял на себя тяжкое испытание. Будут ли произнесенные мною слова способствовать укреплению нашего с Аяксом товарищества? Может, наоборот, меня ждет одно из худших в моей жизни разочарований… Не отличаясь особым мужеством, я все же собирался в какой-то момент, с просчитанной внезапностью, высказать подозрение против судовладельца. — —
— Многое из того, что ты рассказал, было мне неизвестно, — сказал Аякс. — Личность убийцы — если в самом деле произошло убийство — так и не установлена. А что дочь капитана исчезла в одном из пустых ящиков, которые ты будто бы обнаружил, — это всего лишь твоя фантазия, поскольку свидетельских подтверждений нет. — Ты, между прочим, забыл упомянуть, что именно в те дни подружился с Тутайном и что потом побывал вместе с ним во многих точках земного шара… Так я слышал. Господин Дюменегульд мне рассказывал.
Я больше не мог сдерживать дрожание рук. Каждая фраза была как нож, вонзающийся в мое тело; но вскрикнуть я не посмел. Я пролепетал:
— Как может… как мог он об этом знать? — Он, конечно, был знаком с моими родителями, с мамой. Но они-то ничего о Тутайне не знали. — Сам он не мог догадаться о таком. Это просто его предположение… или злонамеренная подтасовка…
— Он ничего просто так не предполагал, он опирался на достоверные сведения, — сказал Аякс. — Он видел протоколы полиции, где говорилось об этом: ведь ты и твой друг долгое время находились под наблюдением.
Я воспринял его слова как нанесенный мне реальный удар. Я прижал руки к затылку, будто удар пришелся именно туда. Я издал стон. Удары ножом и удары дубинкой… Мне казалось, со мной сейчас будет кончено. Я подвергся атаке — и вижу каплющую кровь; но уже не способен понять, что она стекает с моего лба. — Я когда-то подумал и
записал, что так могло бы быть: что над нами установлено наблюдение, что нас преследует какая-то тень. Шепот умирающего генерала проник в мое ухо{217}. Это было сообщение из некоего промежуточного мира. Его следовало отвергнуть… Но свидетельство Аякса представляет собой чудовищное разоблачение: несомненный факт, с которым я не могу смириться. Такой жалкой, выходит, была наша с Тутайном жизнь! И такой открытой, что попала в полицейские документы! Подозрительная дружба… — Я вдруг почувствовал себя совершенно выпотрошенным, обмякшим. В те секунды я мог бы умереть. Я все же понял, вопреки этому черному наваждению, что предположения… или подозрения, о которых говорит Аякс, направлены исключительно против меня и уводят разговор в сторону от таинственного груза «Лаис».— Но на каком основании, — спросил я тихо, с запинкой, — за нами вообще стали наблюдать? Какую тайну надеялись у нас выведать?
Он пожал плечами:
— Любой может подпасть под подозрение, если обстоятельства этому благоприятствуют.
Те, кто подозревал нас, были не так уж далеки от правды. Я вынужден смириться с этим унизительным фактом. Но почему я должен терпеть ту мерзость, что вынужден выслушивать такое от Аякса? И что гнойник лопнул именно теперь — в эти дни, и без того полные неизбывной горечи? — Я очень сомневаюсь, что поблизости от меня все еще пребывает ангел: какая-то эманация, настроенная ко мне благосклонно. Подозрение, о котором идет речь, — многоногое и многоголовое чудище. Эллена была убита, судовая касса — украдена, сама «Лаис» затонула. Не говоря уже о бунте команды и о смерти корабельного плотника. Самоубийство суперкарго не может служить достаточным искуплением для столь многих трагичных событий.
Я не отважился расспросить Аякса. Огромным напряжением воли я принудил себя как-то перехитрить этот злосчастный момент, терзающую меня тревогу и постыдную боль. Я вспомнил, что для тогдашних преступлений истек срок давности. Что полицейское расследование было приостановлено. Оказалось безрезультатным. Что и предшествовавшие, опасные годы не принесли нам с Тутайном никаких неприятностей. — Я все еще дрожал всем телом, и Аякс это наверняка заметил. Я теперь не представлял себе, как выскажу обвинение против судовладельца. — Обвинение, от которого и сам я уже многократно отказывался… — Я только понимал, что надо сделать это как можно быстрее: чтобы потеряло силу все то, что судовладелец успел наговорить Аяксу.
— Я обвиняю господина Дюменегульда де Рошмона, считаю его бесчестным человеком, — сказал я. — Из-за какого-то сомнительного корабельного груза он велел избить, превратил в калек простых матросов. Он несет ответственность и за то, что трое из тех, кто во время последнего рейса находился на борту «Лаис», больше не увидели земли…
— Я с нетерпением жду доказательств, — перебил Аякс. — В любом случае, господин директор потерял красивый корабль, о котором всегда потом вспоминал с любовью: судно, которому, по его словам, не было равных. Ты сам описал этот корабль как чудо. Впереди него по морю скользила богиня или шлюха… Впору подумать, что такое количество тиковой древесины и меди не пропало, а все еще блуждает по океанам в облике призрачного корабля…
— В ящиках, наверное, были трупы. Человеческая плоть. Или — восковые статуи, похожие на умерших! — крикнул я, даже не обратившись прежде к своему разуму.
— Трупы и статуи — это все-таки не одно и то же, — сказал Аякс холодно. — А может, там было что-то третье, как намекнул пронырливый кок, когда его допрашивали в ведомстве по расследованию морских аварий: гомункулусы, роботы, люди-машины, предназначавшиеся для добычи киновари в южноамериканских рудниках. (Судья его почти и не слушал. Однако, порядка ради, это занесли в протокол.) Или… тебе не кажется, что без особого труда можно придумать четвертое и пятое? А ящики — они и есть ящики, то есть заурядная тара для упаковки чего бы то ни было? — Ведь и гроб в конечном счете тоже всего лишь упаковка.