Частные случаи ненависти и любви

Как-то вечером Мелдерис, спустившись за свежими новостями во двор, увидел на стене листок-объявление. Текст в нем был отпечатан на машинке под копирку: «За контрреволюционные действия – акты диверсии, террористические действия, помощь противнику – были арестованы граждане: Лукинс Миервалдис Янович, Райницс Николай Георгиевич, Нейбергс Хейнрихс Янович, Кузнецов Матвей Николаевич, Каганс Язепс Абрамович, Чуйбе Арнольдс Янович. Арестованные приговорены к смертной казни – расстрелу. Приговор приведен в исполнение немедленно, без суда и следствия. Начальник Рижского гарнизона генерал-лейтенант Сафронов».

Этот листок вызвал у Герберта внутренний спазм.

«Что может быть хуже такой бессмысленной, глупой смерти?! Через несколько дней, может недель – но в любом случае совсем скоро, – немцы войдут в город. А они не дожили! И я могу не дожить… Вся моя осторожность окажется напрасной. Какой-нибудь Левинс покажет, что я вредитель, шпион, и сам же шлепнет из комиссарского нагана. Без суда и следствия. Ну нет, товарищ большевик! Такой радости я вам не доставлю…»

Мелдерис вернулся в квартиру и решил выходить теперь только в случае крайней необходимости. Снаружи все равно делать было нечего. Советская власть разграбила, выпотрошила Ригу. Из города выскребли все, что представляло хоть какую-то ценность: от велосипедов до льна-сырца. Рестораны, кафе, пивные, магазины и лавки стояли брошенными, зияли выбитыми окнами, пустыми витринами, черными провалами снятых с петель дверей. По утрам, правда, еще привозили свежий хлеб и молоко, но это почему-то не казалось важным. Может быть, рижане не успели еще устать от войны – оголодать, замерзнуть, натереть мозоли, – чтобы ценить эти маленькие радости.

Немецкая армия взяла Елгаву и Даугавпилс. По железной дороге перестали ходить поезда. Потом закрыли порт. Последний караван судов двигался уже под непрерывной бомбежкой. Красноармейцы и гвардейцы из рабочего ополчения рыли окопы прямо на набережной Даугавы, строили из булыжников укрытия. У железнодорожного моста установили зенитную батарею, а недалеко от вокзала встал бронепоезд.

Очень жаль было радиоприемника СВД-9, который Герберту пришлось сдать по предписанию властей. Раньше он слушал передачи германских радиостанций, восхвалявших громкие победы германской армии, рассказывавших о десятках тысяч сдавшихся в плен красноармейцах и огромных трофеях. Теперь приходилось довольствоваться сводками Совинформбюро из дворового громкоговорителя. Эти сообщения были беспомощно лживы и шли вразрез с логикой происходящего.

– На одном из участков фронта немецкие войска вступили в бой пьяными и понесли большие потери убитыми и ранеными. Пленные немецкие солдаты заявили: «Перед боем нам дают водку…»

«Какая глупость! Неужели Советы не способны придумать что-то более убедительное? – Мелдерис вглядывался в лица соседей, которые, казалось, верили, согласно кивали, надеясь на чудо. – Что за бараны! Разве они не понимают, что их обманывают, что дисциплина и порядок у немцев в крови? Пьяные – в бой?! Скорее это большевистские свиньи не могут сражаться без водки!»

Герберту было совершенно не жалко этих обывателей. Они заслуживали любой участи, потому что потеряли способность здраво мыслить и действовать. Они хотели верить вранью, льющемуся из черной радиоворонки, хотели быть обманутыми. Ну что ж, им же хуже.

В субботу, 28 июня, с самого утра во всем городе перекрыли движение. На улицах попадались случайные прохожие, но в основном рижане старались не высовываться, сидели по домам. То и дело раздавались выстрелы, пулеметные очереди. После обеда по радиоточкам неожиданно передали приказ всем явиться на рабочие места. Конечно, Мелдерис никуда не пошел. Только глупец мог откликнуться на приказ агонизирующей власти, а он глупцом не был.

Миновал еще день. Вечером 29-го прогремели взрывы, такие мощные, что их можно было принять за землетрясение: на воздух взлетели склад боеприпасов в Межапарке и бензина в Милгрависе; ближе к ночи были подорваны все мосты через Даугаву. После этого фейерверка, утром в понедельник, советские войска ушли окончательно, сдав правобережную часть города. Рига освободилась от власти красных.

Самое удивительное, что в эту первую неделю войны городские телефоны работали без перебоев: можно было звонить даже через линию фронта. Мелдерис связался с Вилисом, старым приятелем, который жил в Пардаугаве. Рассказу Вилиса он доверял больше, чем радиосводкам.

– Ходил смотреть поле боя. Да, вот только вернулся… Пробирался по Виенибас-гатве, мимо Баускас и кладбища Мартиня – до набережной. Прошел мимо взорванных мостов, понтонного и железнодорожного, до Валгума. У понтонного моста видел, как на правом берегу немцы тащили пушку. Со стороны железки. Несколько раз пальнули через Даугаву в сторону Ильгюциемса и аэродрома Спилве. Там еще оставались красноармейцы… Обратно шел на площадь Узварас мимо товарной станции Торнякалнса. Повсюду трупы русских, мертвые лошади, разбитые машины, повозки. Оружие брошено… Можно было целый арсенал набрать, но решил не рисковать. Убитых немцев не видел. Посредине Баускас вкопана немецкая пушка – направлена через Виенибас-гатве на кладбище Мартиня. Там русские собирали убитых…

В последний день июня части 26-го корпуса вермахта форсировали Даугаву в районе Катлакална, и уже первого июля немцы вошли в Ригу. Герберт увидел, как из домов напротив выбегают люди – смеются, обнимаются. На некоторых зданиях появились трехполосные красно-белые флаги. Мелдерис ликовал! Его мечта стала реальностью. Весь последний год он надеялся, что над Ригой опять взовьется знамя Латвийской Республики – знамя, которому он присягал!

Люди кидали шапки, кричали «Lai dzivo! [5] ». Вдали показался военный отряд. Немцы! Освободители! Мелдериса охватило радостное возбуждение. Он был больше не в силах оставаться дома и выбежал на улицу. Солдаты приблизились, и стали заметны цветы, вставленные в петлицы. Они шагали, потомки нибелунгов, уверенно, твердо, гордо и неумолимо. Им кричали «Ура!», махали руками. И куда подевались те, кто еще недавно в тревоге внимал громкоговорителям? Эвакуировались? Затаились?

5

Да здравствует! (латыш.)

Мелдерис радовался вместе со всеми. Он чувствовал себя пьяным от свободы, от счастья. Теперь наконец его жизнь наладится! Теперь ему не нужно бежать в чужую страну, скитаться в поисках новой родины. Он остается! Он снова сможет ходить с высоко поднятой головой, не прятать взгляда, не страшиться случайных встреч и откровенных разговоров. Конечно, война не окончена. Для того чтобы колосс СССР пал, нужно время. Время и силы. И он, летчик Мелдерис, все свои силы отдаст великой Германии! Да, в люфтваффе служат настоящие асы, но и он ведь не простой пилот.

Герберт не сомневался, что его услуги понадобятся. Не следовало поддаваться эйфории – нужно было составить четкий план действий на ближайшие дни. Во-первых, пока Ригу окончательно не очистят от красной заразы, необходимо по-прежнему сохранять максимальную осторожность: в уличных боях трудно разобрать, где чужие, где свои, а от немецкой пули хотелось умереть еще меньше, чем от советской. Во-вторых, как только в городе установится порядок, нужно отправиться в ближайшую комендатуру. Мелдерис полагал, что достаточно будет просто назвать себя. Его имя, которое еще недавно не сходило со страниц европейских газет, сможет обеспечить ему место в ВВС Германии.

Однако усидеть в четырех стенах оказалось трудно. Слишком долго он ждал свободы, чтобы теперь не поддаться ее хмельному зову, а проявить выдержку и благоразумие. Он везде замечал приметы новой, бессоветской жизни. Громкоговоритель во дворе теперь передавал последние новости на латышском, а недалеко от дровяных сараев прямо на земле кучкой бурой бумаги валялись разорванные второпях партбилеты. Казалось, Рига стряхивает с себя прошедшее, как лохмотья, и вот-вот станет прежней гордой красавицей.