Человек и пустыня
Шрифт:
К вечеру — Волга, перевоз. С грохотом вкатывались на паром телеги. Ольга Петровна заохала, когда тарантас поехал с кручи по мосткам. Виктор помог Лизе выйти из тарантаса. До отхода еще было полчаса. Они прошли по песчаному берегу. Ребятишки, засучив штаны, ловили мальков. Лодки с арбузами и дынями лениво и грузно стояли у берега. Мужики и бабы спешили на перевоз.
— Так ты меня боялась? — спросил Виктор.
— А ты?
— Я тебя боялся. Очень!
— А теперь?
Виктор не отвечал. Молча они вернулись на паром, прошли на корму. Ленивая вода двигалась медленно, светилась от солнца. За Волгой,
— Я тебя боялся, Лиза! А теперь я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты была моей женой.
Лиза все смотрела вдаль. Казалось, она не слышит.
Он еще подвинулся к ней.
— Скажи, ты согласна?
Вдруг он заметил: по ее лицу текут слезы. Он позвал:
— Лиза, да?
Она посмотрела на него счастливыми глазами, полными слез, опять отвернулась, положила свою руку поверх его руки и пожала крепко.
В этот же вечер Виктор сказал отцу, суровостью скрывая смущение:
— Папа, мне поговорить с тобой надо серьезно.
Отец забеспокоился.
— Об чем это? Опять что-нибудь?
— Пойдем к тебе.
— Ну? — спросил отец, когда они вошли в его просторный кабинет.
— Я вот… — Виктор запнулся.
— Ну?
— Я хочу жениться.
В лицо отца ударил испуг.
— На ко… ком? — прохрипел он.
— На Елизавете Васильевне Зеленовой.
Отец целую минуту сидел неподвижно. Рот у него был раскрыт, глаза выпучились. Потом он вздохнул шумно, рявкнул:
— Витька, милый!..
V. Завоеватель
Хоть стену каменную поставь, стену до небес между Виктором и Елизаветой Васильевной, пробьет стену Виктор, лбом пробьет, руками разворотит, такое буйство сил почуял он в себе в эти первые дни. И поглупел будто, ошалел от счастья, сразу потерял чутье жизни. На спас медовый люди пошли в церковь (папа с мамой на лошадях в моленную поехали), а Виктор тайком убежал в Нагибовку, к зеленовскому старому дому, и все утро ходил сторонкой, будто вор поглядывая, когда Зеленовы тоже поедут в моленную. Вот отворились ворота, пара белых коней вынесла пролетку, едва Виктор успел за угол нырнуть. Уже издали видел: в пролетке сидел сам Зеленов с женой. Веселыми, трепетными ногами Виктор опять пошел к зеленовскому дому, позвонил. Встретила его старушка в беленьком платочке, в темном сарафане, поглядела удивленно:
— Вам кого, батюшка?
— Ольгу Петровну.
— Сейчас уехали в церкву. Никого дома нет.
— А Елизавета Васильевна?
Старуха строго поджала губы: пришел молодец ни свет ни заря, барышню спрашивает. Негоже так, не по обычаю. Виктор и сам знал: не по обычаю, да что ж там, если горит-пылает?
— Мне Елизавету Васильевну повидать надо, — настойчиво сказал он.
— Не знаю, батюшка, пойду спрошусь. Кажись, еще спит она.
Вдруг веселый смех зазвенел сверху. Глянули оба — старуха и Виктор — вверх по лестнице, а там, держась за перила, стояла, как белое видение, сама Елизавета Васильевна.
— О, какой гость ранний! — пропела она.
Махом одним Виктор взлетел по лестнице наверх, шагая через
три ступени, позабыл про строгую старуху, уцепил руку Елизаветы Васильевны, поцеловал. Он видел: мелькнули лица — старухи, потом молодой горничной. Испуг в них. Отроду такого не было видно в строгом зеленовском доме. Девочка показалась в дверях лет четырнадцати, тоже вся в белом, темные глаза, как копейки, смотрели испуганно. Елизавета Васильевна сказала ей и потом Виктору:— Вот познакомьтесь. Сестра моя богоданная.
И, смеясь, спросила:
— Знаешь, кто это, Сима?
И, спрашивая, взяла Виктора за рукав тужурки, взяла вольно, фамильярным, словно уже привычным жестом. У Виктора зазвенело в ушах от волнения.
— Жених мой.
— Жених?! — воскликнула девочка и всплеснула руками.
А позади где-то зашептали:
— Жених! Жених! Жених!
— Пойдем на улицу, — попросил Виктор. Ему было и сладко, и до муки стыдно этого слова: жених.
Когда они уже пошли по улице, Виктор мельком оглянулся: из всех окон зеленовского дома на него смотрели глаза, изучали. Это было чуть неприятно, но забылось сразу.
— Два года назад, в такой же день, я бродил по Москве в первый раз и думал о тебе.
— Ты же говоришь, что ненавидел меня.
— Да, ненавидел Лизку Зеленову. Задразнили меня ею. А любил Дерюшетту. Разве я знал, что моя Дерюшетта и Лиза Зеленова — одно?
— Слушай… А ты не боишься?
— Чего?
— Вдруг ты ошибаешься? И вовсе я не Дерюшетта? Кстати, я и не знала, что ты романтик. Я Елизавета Зеленова, которую ты…
— Любил всегда.
Они засмеялись.
— А ты не боишься меня? — спросил Виктор.
— Нет. Я тебя знаю давно. Тобой мне прожужжали все уши. Сначала я сердилась, потом привыкла, потом ты мне стал нравиться. Я издали следила за тобой. Ты думаешь, я не узнала тебя на пароходе в мае? Узнала. Я видела, как ты побежал за мной. Но я испугалась: думала, ты бегаешь за всеми так.
— И что же?
— И узнала, что ты очень скромен.
Виктор покраснел: Вильгельмина мгновенно мелькнула перед глазами.
— Скажи, ты никого не любил?
— Клянусь, только тебя.
Она незаметно очень быстро пожала его руку.
Все утро они ходили по городу, забирались на горы, почти молчали. Расстались, когда в церквах давно оттрезвонили, — расстались, чтобы вечером встретиться опять по уговору.
Виктор удивился, что дома не было ни отца, ни матери.
— Где?
— Прямо от обедни поехали к Зеленовым, — сказала Фима.
За праздничный спасов стол Виктор сел один, но вдруг зеленовская пролетка въехала во двор.
— Просят пожаловать, — сказала горничная, — чтобы беспременно ехали сейчас.
В первый миг у Виктора мелькнула мысль не ехать.
Ему показалось, что его тянут на торжище, и весь он запылал от смущения. И тотчас подумал: как быть? Никто в тишине не женится. Надо покориться. Надо перетерпеть.
Торопливо он оделся в парадную тужурку, и когда вышел на крыльцо, вся прислуга — раздобревшая Катя, Фима с мужем Храпоном, Гриша, новый кучер Степан и пять старух-приживалок — стояла во дворе у пролетки. Катя и Фима закрестились, когда Виктор садился в пролетку. И все закрестились.
— Дай, господи, час добрый, мать пресвятая богородица!