Человек находит себя

Доучившись с грехом пополам до восьмого класса, Алексей удрал в город. Его приняли учеником слесаря на домостроительный комбинат. А через полгода он уже работал самостоятельно, и по пятому слесарному разряду.

«Колобашечником» Алексей стал незаметно. Ремонтировал станки в строгальном цехе. Как-то переделал по-своему крепление режущей головки; станок заработал куда лучше прежнего. А потом изобрел оригинальную фрезу, потом — новый резцовый патрон. И пошло, и пошло… И поскольку создавалось все это в конечном счете для презираемых прежде колобашек, он полюбил в конце концов станочную обработку дерева простой, но сильной любовью, настолько сильной, что вскоре перешел в станочники.

Через неделю после начала войны, в тот самый день, когда Алексею исполнилось семнадцать лет, он самовольно уехал на фронт. Родители узнали об этом из его единственного письма с дороги. Больше за всю войну писем от Алексея не было. Дома его считали погибшим. Но в сорок пятом он вернулся. О своих военных делах он рассказывал неохотно и скупо, говорил о них так, словно все они были чем-то простым и обыкновенным. Был в окружении. Вырвался. Партизанил где-то в тылу врага. С секретным заданием командования ушел на вражескую сторону. Все, кто знал Алексея, считали его изменником. Даже друзья были убеждены в этом. Среди них была двадцатилетняя Женя Сафронова, боец партизанского отряда. Алексей жил надеждой, что правда о нем станет известна, когда снова встретятся. Но, вернувшись в часть весною сорок пятого, узнал, что почти вслед за ним ушла на задание и Женя и что ее повесили гитлеровцы. Может, оттого и говорил Алексей о себе так скупо. Ни отец, ни мать, которым неожиданное возвращение сына вернуло жизнь, не расспрашивали его. Да и нужно ли было, если ясней всяких слов говорили за Алексея строгие задумчивые его глаза, возмужалое лицо, похудевшее и утратившее черты былой мальчишеской свежести, да еще две Красные Звезды на линялой, горьковато пахнущей гимнастерке.

Алексей вернулся на комбинат, к своему станку. Снова начались раздумья — то над каким-то особенным резцом, то над новым устройством к станку. В трудную минуту помогали друзья. «Учиться тебе нужно», — говорили они. Но Алексей отмахивался: «Некогда! За учением и дела не сделаешь, и время упустишь!» — «Смотри, парень, — предостерегали его, — жалеть будешь!» — «Ерунда! — отвечал он. — Неученую голову руки выручат, а ученых голов и без моей довольно!»

Позже, уступив просьбам отца, Алексей переехал в Северную Гору, поступил на фабрику, строительство которой было тогда в самом разгаре. Работал в бригаде монтажников, а когда фабрику пустили, стал к станку. Он задумал большое дело, ушел в него, но вскоре понял: знаний недостатает! Забеспокоился, навалился на техническую литературу. Но выручала она плохо. Страницы книг пестрели бесчисленными и непонятными формулами. Они врывались в текст и превращали его, даже самый простой, в туманный и непонятный. Алексей приходил к главному механику фабрики Горну. Александр Иванович, добродушный, живой, уже заметно лысеющий человек, несмотря на то, что вечно был занят сам, помогал сколько мог, но советы его Алексей выполнял слепо, не понимая, почему делает так, а не иначе…

Александр Иванович качал головой:

— Учиться, учиться нужно, Соловьев! При твоей голове да работа в темную! Ай-я-яй, юноша, разве же это дело?

Алексей уходил от него, кусая губы и еще сильнее досадуя на себя. Часто беспокоить Горна он не решался, но не терпелось скорее закончить задуманное, и он по-прежнему ночи напролет просиживал за книгами. Бессистемные занятия поглощали время и почти не давали пользы. Вера в себя исчезала…

2

…Алексей листал книгу и вспоминал Валины слова: «Если б хоть эта книга тебе помогла, Алеша, если б хоть чем-нибудь…» Алексей горько усмехнулся. Ну чем она поможет? И в этой, как назло, все формулы, формулы… Нет! Не поможет она, так же как не помогла и сама Валя в ту пору, когда он так надеялся на ее помощь, на помощь инженера Вали Светловой.

Это было в прошлом году. Настраивая станок, Алексей увидел незнакомую девушку с русыми вьющимися волосами. Она нерешительно ходила по цеху. Вид у нее был растерянный, а на лице застыло выражение того обиженного беспокойства, какое бывает у школьника, который не выучил урок, но вызван к доске первым.

Заметив, что Алексей наблюдает за нею, Валя сконфузилась и покраснела. Алексей улыбнулся. Может, от этой улыбки и зародилось у Вали то новое для нее чувство, которое после часто заставляло ее хоть ненадолго задерживаться где-нибудь неподалеку от карусельного фрезера, как бы по делу, чтобы втихомолку наблюдать за Алексеем…

То чувство захватывало ее все неотступнее, все сильнее влекло ее к Алексею, с которым она даже не была еще знакома.

Познакомились они в выходной день. Кончался июль. Жаркий, безветренный, с застоявшейся, парящей духотой, он сушил травы, мелкими трещинами иссекал землю, серую и пыльную. Далеко за желтоватой дымкой горизонта бродили грозы, может быть, шли дожди, а здесь, в поселке, все изнывало от жары.

Валя ушла к реке. Елонь, отступившая от берега, обнажила мыски, сердито ворчала на перекатах, не то пугала, не то звала к себе. Валя выбрала место, где лозняк был погуще, положила под кусты книгу, маленький букетик нарванных по пути ромашек. Разделась, убрала под ярко-желтую косынку волосы и, подняв снопы сверкающих брызг, шумно бросилась в воду. Она не подозревала, что рядом, защищенный спасительной тенью высоких кустов, сидит над книгою Алексей.

Он слышал воплеск неподалеку, а потом увидел над водой, на самой середине реки, голову девушки. В желтой косынке она походила на большую, необыкновенных размеров кувшинку. Девушка плыла к заводи. Она вышла на тот берег и стояла там в черном купальнике, стройная, мокрая, блестевшая на солнце.

Алексей отложил книгу и долго любовался Валей.

Потом она поплыла обратно. Алексей слышал, как она выходила из воды и, должно быть, одеваясь, напевала что-то вполголоса.

Вдали над серым облачком глухо прогремело, и Алексей ясно различил тихо произнесенные Валей слова:

— Вот бы гроза налетела, а то до чего сухо… — Она помолчала и добавила: — Просто даже сердце высохло!

Валя накинула на плечи влажную косынку, поднялась наверх и пошла по пыльной дороге к старой вырубке, совсем забыв о ромашках, так и оставшихся на песке под кустом.

Нагретая трава щекотала икры. По серым растрескавшимся пням суетливо ползали пауки. Где-то тяжело гудел шмель. Легким порывом налетел ветер, встряхнул метелки трав и замер. Валя легла и раскрыла книгу. Но читалось плохо: нестерпимо жгло солнце. Наверху застыло спокойное, синее, горячее небо, такое, что даже глазам было больно. Она накрыла лицо косынкой и лежала с открытыми глазами. Откуда-то набежала тень. Валя сдернула косынку с лица и подняла голову. Рядом стоял Алексей с ее букетиком ромашек. Валя поспешно села, не понимая, чему он улыбается, и как будто чуть-чуть насмешливо.

— Ваши? — Алексей протянул ромашки.

— Спасибо, — сказала Валя, взяла цветы и сконфузилась.

— Отдыхаете? — спросил Алексей.

Валя промолчала, не зная что ответить.

— После купания хорошо, — продолжал Алексей.

Русые прядки Валиных еще не совсем просохших волос шевелил ветер. Он дул теперь без перерыва, не сильно, но настойчиво. Валя почему-то покраснела.

— Откуда вы знаете, что я купалась? — спросила она, поправляя платье.

— Видал, как вы к заводи плыли, — сказал Алексей и, нагнувшись, поднял с травы книгу. — «Анна Каренина»… хорошая вещь. — Он полистал, захлопнул книry. — В той стороне не купаются, омутов много. В них вода холодная.

Валя не ответила. Ей было тревожно и радостно оттого, что Алексей рядом, что говорит с нею. Она встала, стряхнула с платья травинки.

— Вы к поселку? — спросил Алексей.

— Да, — машинально ответила она, хотя вовсе не собиралась домой.

…Валя шла рядом с Алексеем и следила, как задетые ногою катились по дороге маленькие высохшие комочки земли, скатывались в колею и рассыпались крохотными облачками буроватой пыли. Алексей расспрашивал про институт, про учение… Но именно об этом говорить Вале не хотелось. Она отвечала неохотно и скуповато, не зная, как заговорить о чем-нибудь другом.