Человек находит себя
Шрифт:
Она засуетилась, распахнула буфет, задвигала ящиками…
Ваня попросил разрешения закурить. Спички упрямо не хотели зажигаться. Наконец он закурил… А Таня все шарила по ящикам и полкам: в буфете ничего не было.
— Ты знаешь, Ванек, — сконфуженно призналась Тани, — за последнее время я до невозможности распустилась: не завтракаю и не обедаю дома… Вот разве чаем тебя напоить?.. Нет, постой, я сбегаю сейчас в магазин и…,
— Сядь, посиди лучше, — попросил Савушкин.
Он долго искал глазами, куда бы выбросить недокуренную папиросу, не нашел и заткнул ее под донышко спичечного
— Посиди. Мы потом съездим с тобой куда-нибудь… Ну, в столовую, что ли, или в кафе. Ты ведь тоже не ела?.. Сядь.
Таня села к столу. Тепло улыбнулась.
— Вот так, — сказал он и глубоко вздохнул. — Ты знаешь, мне до сих пор не верится, что я отыскал тебя. Вот хочу насмотреться и поверить. — Он тихо засмеялся.
— Ванек…
Таня нашла и крепко стиснула его руку.
— Как хорошо, когда вдруг встречаешь друзей, — сказала она и добавила — Да, ты ведь не знаешь еще: Громовы-то в Москве. Помнишь, ты тогда предсказывал? Мы у пруда в парке стояли…
— И звезды в воде были. Крупные-крупные, — задумчиво проговорил Савушкин.
— Ты все пророчил, что я Георгия встречу. Вот… встретила. Совсем недавно. Он артист филармонии, лауреат уже. А у меня так вот сложилось все.
Ваня молчал.
— Знаешь что, — неожиданно предложила Таня, — поедем сейчас к ним. Они тебя помнят… Поедем?
— В такую-то рань?
— Скоро девять. Какая же это рань? Поедем, Ванек!
— Если тебе так хочется, — вздохнул Ваня…
Георгий, конечно, Савушкина сперва не узнал. Не узнала и Ксения Сергеевна. Но, узнав, обрадовались неожиданной встрече с земляком. Усадили Савушкина завтракать. Он стеснялся. Ел мало и неохотно. А Таня, вдруг почувствовав себя хозяйкой, все время буквально пичкала его и почти не ела сама. Украдкой поглядывала на Георгия; ей казалось, что он внимательно наблюдает за ней.
После завтрака она предложила:
— Давайте поедем куда-нибудь вместе. Георгий, ты согласен?
Георгий помотал головой:
— Если бы не концерт вечером. Заниматься надо.
«Не хочет. Я ему совершенно безразлична», — подумала Таня. И вдруг, задорно блеснув глазами, улыбнулась Савушкину.
— Ну, а у меня нет сегодня концерта! Давай поедем, Ванек, хорошо? Я тебе Москву покажу. Будем кутить! Весь день! Поехали!
Георгий ничего не сказал. Ксения Сергеевна сосредоточенно помешивала ложечкой в стакане давно остывший чай.
9
…Уже ныли ноги, уже голову кружило от бесконечной ходьбы и езды по Москве и отчаянно сосало под ложечкой, когда Таня сказала наконец Савушкину:
— Обедать, Ванек! Я страшно проголодалась.
В ресторане они выбрали уединенный столик, слегка заслоненный портьерой.
— И шампанского закажем, обязательно! — заявила Таня, усаживаясь. — Ведь мы же собирались кутить. — Она засмеялась.
За обедом Таня ела плохо. Зато много пила шампанского. Она то и дело подвигала свой фужер Савушкину.
— Выпьем еще, Ванек. За нашу встречу.
На щеках ее выступил румянец, глаза блестели. Она говорила много и без умолку — вспоминала Новогорск, свой отъезд в Москву, подруг, которые провожали ее тогда. Оказалось, что Ваня одну из них встретил в Новогорске. Таня расспрашивала
про нее…Савушкин не сводил взгляда с Таниного лица, с густых и пушистых ее волос. Ему было хорошо от ее голоса, от ее улыбки, от живого блеска больших серых глаз.
Таня снова подвинула ему свой фужер. Ваня налил вина. Оно слабо пенилось.
— Интересно, где-то он летает сейчас, — проговорила Таня, просматривая вино на свет.
— Кто?
— Стриж, которого ты выпустил тогда на вокзале. Помнишь?
— А малиновка? — улыбнулся Савушкин.
— Которую ты дал мне подержать… во дворе, — сказала Таня, снова подвигая фужер. — Ты меня тогда назвал обманщицей.
— Может быть, не надо больше? — спросил Савушкин и положил руку на бутылку с шампанским.
— Мы же собирались кутить. — Таня приглушенно засмеялась, но Савушкину почудилось в ее смехе что-то очень далекое от радости. — Не наливаешь? Ну тогда я налью сама.
Таня налила себе немного вина, налила Савушкину, взяла еще один свободный фужер и наполнила его до краев.
— Зачем это? — удивился Ваня.
— Ему….
Она чокнулась с этим фужером и поставила его на свободный край стола. Выпила свое вино, подперла рукою лоб и закрыла глаза. Голова уже основательно кружилась. Таня долго молчала, потом подняла глаза на Савушкина.
— Ванек… Ты слышал когда-нибудь, как поет… стружечка? Скажи…
— Тебе нужно домой, Таня, — озабоченно проговорил Савушкин. — Поедем. Ты отдохнешь, а утром я снова приеду к тебе и мы опять отправимся куда-нибудь. Хорошо?
— Ты скажи, — настаивала Таня.
— Поедем…
Таня усмехнулась.
— Ты думаешь, я опьянела?.. Это тебе кажется, Ванек. Просто я… счастливая. Сча-стли-ва-я… Я нашла его. Я люблю. На всю жизнь, Ванек. Ты сердишься, что я тебе говорю это? Не сердись. Кому же мне еще сказать… Теперь только ты и знаешь об этом. — Таня долго водила тупым концом вилки по тканому узору белой скатерти. — Только ты и знаешь. Ты да я. И никто больше. Даже он не знает. — Она недолго смотрела куда-то мимо плеча Савушкина. Повторила:
— Ты не знаешь, какая я счастливая.
Савушкин заметил, как дрогнули ее губы.
— Как хорошо, что ты со мной, Ванек, — сказала она сникающим голосом. Помолчала. И произнесла медленно и раздельно: — Как хорошо… что у меня нет… сегодня… концерта.
Она закрыла лицо ладонями и все ниже и ниже опускала голову. Плечи ее вздрагивали.
— Не надо, Таня. Не надо, — говорил Савушкин, подавшись к ней через стол. Он крепко, по-дружески, сжал ее запястье и, глядя, как выплескивается растревоженное вино из фужера на краю стола, повторял: — Возьми себя в руки… Возьми себя в руки…
Впрочем, может быть, он говорил это и самому себе.
10
…Через два дня Таня провожала Савушкина.
Был солнечный июльский день. Совсем как тогда, в Новогорске, когда она уезжала в Москву. Только теперь на площадке вагона стоял Ваня, а она — внизу, у подножки. И она так же, как он тогда, долго шагала рядом с вагоном, когда поезд тронулся. Ваня улыбался и махал ей. Она отстала, но все шла, шла… И остановилась только в конце перрона. Глядела вслед поезду.