Человек находит себя

В конторку вошел Любченко. Костылева передернуло от его торжествующего взгляда.

— Значит, теперь прижим Серебрякова вы разрешили? — спокойно, как ни в чем не бывало спросил Любченко.

Если бы зрачки Костылева обладали способностью жечь, переносица Любченки наверняка задымилась бы. Начальник цеха выбросил вперед руку со сменным заданием таким жестом, будто в ней была шпага, которой он пронзал сменному мастеру горло.

— Вот. Возьмите и приступайте к работе, — приглушенным от злобы голосом сказал он.

Пробежав глазами задание, Любченко вышел. Хлопнула дверь.

— Ррразрешил!!! Черт бы вас побрал! — свистящим шепотом проговорил Костылев в пространство. — Черт бы вас побрал с вашим прижимом, бездельники!

Он даже не выскочил, а скорее выкинулся из-за стола, совершенно позабыв о незадвинутом ящике, и крякнул от боли. Громыхнув, подпрыгнул тяжелый стол. Чернильница, съехавшая на самый край, свалилась на пол.

В цехе уже останавливались станки. Оттуда слышались оживленные голоса, чей-то смех.

Прислушиваясь и потирая ушибленную ногу, Костылев тупо уставился в пол, по которому расплывалось чернильное пятно.

6

Костылев ждал, что вся эта история закончится для него обычными в таком случае неприятностями: вызовут к директору, взгреют, может быть, запишут выговор… Или поволокут на фабком и пропесочат по профсоюзной линии.

Напряженно размышляя над непонятным поведением Ярцева и сопоставляя его с тем, что возле станка был еще и Тернин, Костылев решил, что все это явный подвох. Пусть даже Ярцев в самом деле тогда еще ничего не знал, но ему все равно расскажут историю со всеми подробностями — и тогда…

Но заглядывать слишком далеко вперед Костылев остерегался. Тактику, однако, на всякий случай он изменил. Следовало поослабить давление на Озерцову, временно снять перегрузку, а там видно будет.

«Неправда, все равно согнем!» — успокаивал он себя, обдумывая план новой атаки.

Не дожидаясь, пока его вызовут, Костылев «пересмотрел» нагрузку между сменами, распределил равномернее, несколько облегчив, однако, для Шпульникова. Задания для смен Озерцовой и Любченки стал давать почти одинаковые. Он ждал вызова каждый день и про запас приготовил «веские» оправдательные объяснения, но, странное дело, его не беспокоил никто.

В цехе бывали и Гречаник и Токарев, часто заходили Ярцев, Тернин, но о случившемся никто из них не обмолвился и словом. С Костылевым говорили обыкновенно, как и всегда. Словом, все было спокойно и тихо. И вот это-то затишье и настораживало.

Он не знал, что историю с прижимом Ярцев рассказал Токареву в то же утро.

— Я тогда говорил тебе, Михаил, что этот тип мне не нравится, — рассказав, напомнил Ярцев.

— А я, помнится, и не заявлял, что обворожен его качествами, — ответил Токарев, записывая что-то в блокнот. — Определить ценность этого «деятеля» мы можем, лишь повертев его хорошенько перед глазами. А решить, что с ним делать, на это труда много не нужно…

Вполне возможно, если бы Костылев знал об этом разговоре, все дальнейшие события в смене Озерцовой приняли бы иной оборот.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

В конце августа полегчало с сырьем. Бригада Александра Ивановича Горна, хотя и основательно застряла в Ольховке, дело свое сделала: вторая лесопильная рама на лесозаводе наконец пошла.

Маневровый паровозишко, деловито посапывая, закатывал на фабричный двор с лесозаводской ветки груженные досками платформы, пронзительно свистел, заглушая голоса рабочих-укладчиков. Гремели рассыпавшиеся доски… Сладковато пахло смолистым тесом, горячей подсыхающей корой и паром от сушилок. Веселые девчата катили в цех вагонетку за вагонеткой. Росли штабеля заготовок…

И все-таки дело в цехах шло неважно. И все потому, что Токарев ввел рабочий контроль разом, повсюду.

— Не по чайной ложечке, как микстуру, глотать, — заявил он, собрав у себя мастеров, — а на операционный стол, и все. Один раз болеть.

Гречаник не соглашался, доказывал, что новую систему надо проверить сначала в одной смене или, на крайний случай, в каком-то одном цехе.

Его поддержал Тернин.

— Черт его знает, товарищи, — нерешительно говорил он, — не запороться бы нам враз-то, а? Главное, насчет заработку боязно; ахнет это сдельщикам по карману.

— Осторожность, Андрей Романыч, хороша со смыслом, — убеждал Ярцев. — А ты, видать, за бракоделов болеешь, а? Только их ведь по карману и стукнет.

— Да так-то оно так, — колебался Тернин. Спорили и взвешивали долго, но Токарева поддержало большинство. Приказ вывесили в тот же день.

…Вечером изрядно подвыпивший Ярыгин встретил на улице Степана Розова, клеильщика из фанеровочного цеха. Степан шагал под руку с Нюркой Боковым. Ярыгин остановил их и, поймав сухими пальцами малиновый галстук Степана, тянул за него, как за уздечку, пригибал Степанову голову к самому своему лицу, дышал в него парами политуры и пророчествовал заплетающимся языком:

— Ты при всем при том, друг-товаришш, Ярыгина после помянешь, хе-хе… Докумекалися тоже. Сово-бо-ра-зи-ли, — выговаривал он по складам никак не получавшееся слово. — Со-об-рази-ли, докумекалися, хе-хе… Вот погоди, друг-товаришш, выпрет им этот самока-а-ан-троль боком, хе-хе… — И сворачивал совсем на другое — Ты при всем при том ко мне заходи… политурки уделю…

Он долго не отцеплялся от Розова. В конце ковцов не вытерпел Нюрка Боков и двинул Ярыгина гармонью в бок. Она жалобно хрипнула.

— Убери клешни, старый пестерь! — рявкнул Нюрка. Ярыгин вытаращил на Нюрку глаза и отцепился, но долго еще, пошатываясь, один стоял на обочине, таращил покрасневшие глазки и бубнил:

— Вот и именио да… Ты при всем при том Ярыгина помянешь, хе-хе…

2

Если бы Илья Новиков после обеденного перерыва проверил ограничители копировального шаблона, брака не получилось бы. Но Илья этого не сделал. Почему? Этого он и сам не знал. До обеда проверял несколько раз, а после — ни разу.

Ограничители оказались вывернутыми на два полных оборота; ножки к стульям — три сотни без малого — целиком пошли в брак. Такого с Ильей никогда еще не случалось.

Он догадывался: пакость подстроил Боков, который давно обещал рассчитаться с Ильей за подбитый глаз. Но подозрение строилось на одних догадках, прямых улик против Нюрки не было. У Ильи чесались кулаки. «Эх, и дал бы я тебе, гадина!» — думал он, расписываясь у Шпульникова в контрольном талоне на брак. Илья догадывался, что Костылев теперь отведет на нем душу. Он знал по опыту: если уж в чем не повезло ему, невезение это пойдет полосой, бесконечной, как ненастье. Да и вообще-то везло ли ему хоть когда-нибудь, ну хоть чуточку? Нет. Как ни напрягал Илья память, случая такого он припомнить не мог.