Человек в темноте
Шрифт:
Мне почему-то не дает покоя одна история. Она может показаться мистической, неправдоподобной, но я ручаюсь за ее достоверность – поскольку в некотором смысле сам был ее очевидцем. Суть вот в чем. У меня был одноклассник, больше тридцати лет назад, просто одноклассник, не друг, даже близким приятелем я бы его не назвал. После школы мы встретились случайно, буквально столкнувшись на улице. Это случилось, когда нам было уже лет по сорок или около того. Он рассказывал о себе, как обычно рассказывают: работаю там-то, женился, развелся, опять женился, сынишка от первого брака. И недавно он купил квартиру, рядом с углом Обводного канала и Измайловского проспекта. Что называется, убитую, а оттого по абсолютной дешевке. Дом девятьсот четвертого года постройки, квартира успела сменить несколько поколений жильцов. Затеял, как положено, капитальный ремонт. И начались сюрпризы. Когда строители меняли пол, вскрыли старые доски, и под ними обнаружилась сломанная пополам офицерская сабля с позолоченной рукоятью. Эфес отдельно, клинок отдельно. Знатоки объяснили, что в восемнадцатом году офицеры царской армии ломали оружие, прежде чем спрятать его от матросских обысков: с одной стороны, не подчинялись приказу о его поголовной сдаче, с другой – даже
Прошло несколько лет. Я узнал, что у моего одноклассника жизнь складывалась не особо, что он начал выпивать, а еще позднее пить. И кто-то из общих знакомых рассказал мне, что появилась у него своеобразная причуда: он купил пневматический пистолет и начал упражняться в стрельбе по мухам у себя в квартире, в той самой комнате. Я видел его после того еще раз. Он изменился необычайно. Черты лица, прежде благодушные и округлые, заострились, словно он иссох; щеки запали, скулы обтянулись бледной кожей. Мне показалось, что он чем-то серьезно болен – настолько явственно, что я прямо спросил его об этом. Ничего подобного, конечно, есть определенные проблемы со здоровьем, но, как говорится, в допустимых возрастных рамках. А я отчего-то всерьез заинтересовался историей квартиры. Я закопался в интернет, с трудом поднял архивы. И выяснилось, что в тринадцатом-четырнадцатом годах, вплоть до начала первой мировой, ее съемщиком был некий штабс-капитан Григорий Соломаха. Георгиевский кавалер, отличный офицер, если закрыть глаза на его известное всему полку пьянство и половую невоздержанность. Самое поразительное было дальше. Я обнаружил в архивах его фотографию. И с фотографии на меня смотрел он, мой одноклассник. То есть это не было, конечно, полным тождеством. Но те изменения, что в последний период затронули его внешность, придавали ему внятное сходство со штабс-капитаном Соломахой: костистое лицо, впалые щеки, глубоко запавшие глазницы. Штабс-капитан погиб в четырнадцатом году на германском фронте, в ходе Люблин-Холмской операции. Мой одноклассник умер через год после нашей последней встречи. Цирроз печени. Обводный канал, что ты делаешь с людьми, которых необъяснимо тянет к твоим водам? И какова история моей собственной квартиры, какова история людей, населявших ее от начала столетия до времен относительно недавних, до девяностых годов, когда она перешла в мое владение после смерти бабушки, да пребудет Господь с нею? Я не знаю этого. И, если честно, не желаю узнавать. Мне слишком не по себе.
Мне не часто удается по превентивной телефонной беседе, по голосу абонента, угадывать, каким он окажется при очном свидании, в действительности. По-видимому, для меня слишком важен реальный контакт tete-a-tete, глаза в глаза. Именно при нем и в голосе, и в интонации собеседника ты начинаешь слышать то, что не улавливается в скоротечном, искаженном мембраной трубки и расстоянием диалоге. Но в данном случае звонившая оказывается почти такой, какой мне ее успело нарисовать воображение. Она немного похожа на Мирей Матье – вот первое сравнение, которое приходит мне в голову. Брюнетка с короткой стрижкой, с широко расставленными глазами темно-агатового цвета и большим ртом. Вряд ли ее можно назвать красивой по классическим канонам, но на мужчин она, несомненно, производит впечатление, не может не производить – некоей глубокой чувственностью образа, неким французским (почему-то именно так думается) шармом. Глядя на женщину, как правило, сразу понимаешь и то, каков приблизительно ее возраст на самом деле, и то, на сколько она выглядит – чтобы перепутать эти две вещи, надо быть весьма невнимательным к людям. Елене, как я определяю навскидку, где-то около сорока, при том, что смотрится она лет на тридцать-тридцать пять. Именно такие бывают особенно опасны, именно к этому сроку, так же, как яд змеи созревает до высшей силы к определенному времени года. Впрочем, для роковой женщины у нее не самый типичный взгляд: слишком тревожный, взволнованный, слишком явно ищущий защиты. Слишком заметно дрожат ее руки, когда она вешает пальто в передней и ищет, куда пристроить зонт и сумочку. Я приглашаю гостью в кабинет.
– Как вы меня нашли?
– Спасибо. Это было нетрудно. Вы все очень понятно объяснили.
– Чашку кофе?
– Нет, благодарю. Кофе я не пью. Курить у вас, конечно, нельзя?
– Иногда можно. Сейчас принесу пепельницу.
Когда я возвращаюсь с кухни, Елена с любопытством осматривается. Смотреть в моем кабинете, на мой взгляд, особо не на что: старый письменный стол, «писчий комод», как я его называю, с настольной лампой под зеленым абажуром, кресло, потертая кушетка. На стенах книжные полки с литературой по медицине, психологии, философии, несколько небольших картин, в основном городские пейзажи в дождь или снег. Мне не раз говорили, что следовало бы украсить свою рабочую обитель чем-то более солнечным, весенним или летним, жизнерадостным, ведь это благотворно влияло бы и на души тех, кто приходит ко мне за консультациями или помощью. Я всегда соглашался, мысленно добавляя, что неплохо было бы, вероятно, также поменять здесь обои болотного цвета на золотистые, расписанные веселым орнаментом, а допотопную чугунную люстру – на современную светодиодную типа «Милена», а в углу установить велотренажер как символ здорового образа жизни. Это возымело бы, без сомнения, еще больший терапевтический
эффект. Хотя велотренажер здесь, скорее всего, не уместился бы: мой кабинет напоминает колодец, поскольку высота потолка в нем существенно превосходит длину и ширину. Я ожидаю, что Елена закурит длинную и тонкую сигарету, может быть, «More» или «Esse», но в ее руках оказывается пачка обычного мужского «Мальборо». Я сажусь напротив нее.– Я забыла спросить. Сколько я буду вам за этот разговор должна?
– Давайте сначала поговорим. Должны ли вы за него будете, и если да, то сколько, мы обсудим, когда он завершится.
– Кстати. А когда он завершится? Сколько у меня времени? – Она бросает взгляд на часы.
– Не знаю пока. Сорока пяти минут вам хватит?
– Наверное, да. Я тоже не знаю. – Она глубоко затягивается, затем вминает едва прикуренную сигарету в пепельницу. – Извините, я немного нервничаю. Не знаю, с чего начать.
Я пожимаю плечами.
– Начните, с чего начнется. Не переживайте, особая последовательность вовсе не обязательна. Можете просто рассказать немного о себе – для знакомства.
– Меня зовут Елена… ах да, я вам уже представлялась. Фамилия, отчество имеют значение? Нет? Тогда просто Елена… пока. Тридцать девять лет, через два месяца будет сорок. – Ей явно трудно говорить, как будто в горле что-то препятствует словам. – Я по нынешней профессии дизайнер интерьеров, сейчас временно не работаю. Образование – филфак университета. Что еще добавить?
– Филфак – это филологический или философский?
– Филологический. Специализировалась на истории зарубежной литературы. Занималась скандинавской культурой… мифологией, сагами. Это, наверное, неважно?
– Никогда заранее не знаешь, что важно, а что нет. Пожалуйста, продолжайте.
– Родилась здесь, здесь училась. Не замужем, детей нет. Родители… – Она вдруг вскидывает голову. – Мне кажется, что я сейчас зря теряю время. Образование, семейное положение.. Все это не о том. Я должна сразу начать с главного, просто мне очень трудно решиться. Я боюсь, что вы сочтете меня элементарно сумасшедшей. Поверьте, это не так.
– Не вижу никаких оснований считать вас сумасшедшей, – мягко замечаю я. – Вы сильно взволнованы, только и всего. Я готов слушать.
– Дело в том… – Она достает из пачки новую сигарету. Прикуривая от зажигалки, не сразу попадает ее кончиком в язык пламени. – Дело в том, что… В общем, порой я чувствую, что за мной кто-то следит.
Мне не раз приходилось слышать от собеседников подобное. Параноидные мысли и фантазии не редкость в наше время, они способны на множество проявлений, от легкого мимолетного ощущения недоброжелательного взгляда до стойкого бредового убеждения, какое бывает, например, при некоторых формах шизофрении. Сейчас меня цепляет один нюанс. Человек, находящийся во власти паранойи, крайне редко скажет, что за ним «кто-то следит», он выражается почти всегда менее определенно: «за мной следят». Уже потом выясняется, что это соседи по коммуналке, или психиатры из клиники, где он пребывал пятнадцать лет назад, или резиденты цивилизации с Альфа Центавра. И еще одно. Елена сказала «я чувствую». Этот оборот тоже не вполне характерен для пациентов с глубокими, как принято выражаться на профессиональном сленге, модификациями Я. Они чаще всего не чувствуют, а знают. Чувства – не их епархия, они боятся чувств, избегают их.
– За вами кто-то следит, – машинально повторяю я, рассматривая гостью. Красивые миндалевидные глаза не выдают ни малейших признаков безумия. Умный осмысленный взгляд, тревожный, разумеется. – Допустим. В нашем мире все может быть. Но насколько мне известно, с такими проблемами обычно идут в полицию. Или в частное детективное агентство. Почему вы решили обратиться ко мне?
– Потому, – говорит она, – что я не до конца в этом уверена. Иногда я бываю просто убеждена. И тогда реально вижу этого человека за спиной, угадываю его в толпе, слышу его присутствие, его дыхание за дверью. А иногда мне начинает казаться, что все это мои пустые страхи, что я напридумывала сама себе невесть что, и мне надо начать принимать новопассит или что-то другое в этом роде. А потом все повторяется. И мне становится страшно, что я постепенно схожу с ума.
Я позвонила потому, что сегодня ночью это ощущение сделалось невыносимым, достигло какого-то апогея, и я поняла, что необходимо наконец что-нибудь предпринять. Наверное, надо по порядку? Все началось вчера. То есть, конечно, не так, началось все очень давно, но вчера… В общем, я была в гостях у подруги. Обычный девичник, нас там было четверо, пили шампанское, трепались о том, о сем – все как всегда. А дальше я себя вдруг плохо почувствовала и решила, что отправлюсь домой. Я не стала вызывать такси, мне хотелось слегка пройтись, остудиться, проветрить голову. Было не слишком поздно, около половины одиннадцатого, моросило слегка – я люблю такие вечера, люблю, когда на улицах не совсем еще безлюдно, но и дневной сутолоки нет, и слабый дождь – как раз так и случилось. Я шла по набережной Мойки от Английского проспекта, когда внезапно ощутила безотчетную тревогу. Это было то самое, непонятное шестое чувство, которым человек улавливает, что он не один, что его ощупывает чей-то взгляд. Я уже сказала, что такое случалось и прежде, но тут… это воспринялось как-то особенно остро. И мне стало очень страшно. Я обернулась. Никого не заметила. Нет, были какие-то прохожие вдалеке, какие-то редкие машины проезжали или стояли, припаркованные у тротуара. Ничто не вызывало конкретных подозрений. Но этот взгляд в спину, меж лопаток – он был.
Вот теперь вы наверняка подумаете, что я рехнулась, я бы и сама так подумала на вашем месте. Мне было страшно, потому что все вокруг неуловимо изменилось в тот миг, все наполнилось невнятной угрозой – и сумрак вокруг, и дождь, и вода Мойки, блестящая под парапетом набережной, даже свет фонарей, – все это мгновенно утратило ауру покоя и расслабленности. И я пошла, все быстрее и быстрее, временами переходя на бег. Мне так ничего не хотелось, как очутиться в светлом месте, среди людей, нет, лучше у себя дома за надежно запертой дверью, ведь и в толпе тот, кто шел за мной, мог высмотреть меня, приблизиться и… Я не знаю, что он мог сделать, не знаю, чего конкретно я боялась. На ходу, почти на бегу, я вызвала такси по телефону, прочитав номер ближайшего дома. Мне ответили, что машина будет подана в течение восьми минут. И тут я поняла, что не смогу восемь минут стоять на месте, на этой пустынной набережной, ожидая, кто поспеет сюда раньше – такси или тот, кто за мной наблюдает. Я побежала опять. Звонил телефон, наверное, мне пытались сообщить, что машина уже на месте. Я не обращала на эти звонки внимания. И в каком-то закоулке, уже в стороне от Мойки, в несчетный раз обернувшись, увидела его.