Человек

Инструктаж такой. Говорю: ешьте вдоволь, кто сколько хочет. Ягоду отпускаю в полцены, с большим походом. У кого не хватит денег, занесёт, когда будут. Если денег не будет и не предвидятся, то считайте смородину подарком. Собственно, и весь инструктаж.

Всем такое, можно сказать, братское отношение нравится. Тем более, что всё это правда и говорю я от чистого сердца. Ведь тут ещё, как посмотреть, кто для кого спасение, я ли для них или они для меня? Всё одно, такую прорву смородины на рынок везти, не навозишься, а смотреть, как гибнет ягода, сохнет на ветвях, сил нет, сердце кровью обливается. Поэтому готов в ножки кланяться покупателям.

Мы с матушкой, для облегчения их труда, специальное приспособление сделали. А именно, пустые бумажные пакеты из-под молока на верёвочке. Верхняя часть пакета отрезается, и получается лёгкая сумочка-короб, которая преспокойненько висит на шее, освобождая обе руки для сбора ягод. Как эта сумочка-короб наполнится, так её высыпают в корзинку или в другую заранее приготовленную ёмкость, а так бы гнуться и гнуться бедным сборщикам.

Я сам через всё это прошёл и хорошо знаю, как устаёт спина от эдакой постоянной и принудительной гимнастики. Детям пакеты очень нравятся, они их надевают с удовольствием, верёвочку только сделаешь им покороче, для чего просто-напросто завязывается на верёвочке узелок.

Возвращаясь к Фаине. Оставил я её с мамой, тёткой и прочей свитой в маленьком садике и пошёл за пакетами. У меня два сада, маленький и большой, в обоих смородина.

Пришедшие за ягодой и понятия не имели, что труд на моих плантациях модернизирован и автоматизирован, принялись было по старинке собирать ягоду прямо в эмалированные вёдра, которые принесли с собой. Увидев чудо прогресса, все кинулись ко мне и стали толкаться, требуя сумочку-короб прежде всего себе. Излишне, думаю, говорить, что первый, самый лучший, самый новый, самый красивый, пакет я хотел дать Фаине. Но по известному всем закону, именно ей-то пакета и не досталось.

Сначала налетели дети, им отказать нельзя, за ними старики, известное дело, те же капризы, а там и взрослые подоспели, с криками ликования, смехом и шутками. Последний пакет взяла её подруга, девица не очень красивая, но сразу в меня влюбившаяся. Надо заметить, последнее обстоятельство меня нисколько не обрадовало.

Фаина, оставшись без пакета, осмотрелась по сторонам и скрестила руки на груди. Сделала это таким образом, словно с неё сорвали платье и она, стыдясь наготы, хотела спрятаться от алчных, похотливых взглядов, а заодно и согреться. Нет, мне не показалось, на неё в разгар жаркого и душного летнего дня напал озноб.

У неё даже зубы стучали, как в январскую стужу. Я понял, что всему виной моя глупость и моя застенчивость. Нужно было сказать громогласно, что я эту девушку люблю и самый лучший пакет для неё. А уж там, пусть бы шутили, журили и прочее. Главное, не случилось бы того, что случилось. А случилось то, что самый дорогой для меня человек стоял передо мной, и его трясла нервная лихорадка.

Я понял, что если сию же секунду не предпринять каких то решительных мер, то может случится что-то страшное и непоправимое. Я сказал Фаине «сей момент» и стремглав помчался в дом. Трясущимися от волнения руками я резал пустую молочную коробку, протыкал в ней ножницами дырки, завязывал тесёмку. Тесёмки мне не нравились. Такую, какие были на готовых коробах вставлять не хотелось. Это была или суровая нитка, или жгут, которым на почте завязывают бандероли. Я достал бинт, скатал его и завязал по краям коробки.

Померил, потёр бинтом шею, и только убедившись, что мягкость и комфортность моего приспособления отвечает всем требованиям международного стандарта, побежал в сад отдавать коробку Фаине.

Каково же было моё разочарование, когда я увидел, что меня опередили. Её матушка, сухая беловолосая дама в соломенной шляпке и длинном льняном платье отдала ей свой пакет, а сама, согнувшись в три погибели, собирала смородину в эмалированное ведро. Так, что моя комфортабельная коробочка досталась не тому, кому предназначалась.

Но на этом разочарования не закончились. Глядя на мою кислую физиономию и, чувствуя себя в этом отчасти виноватой, матушка Фаины, дабы развлечь и сделать, по её мнению, что-то приятное, стала интересоваться, отчего на листьях смородины появляется красный налёт. Я сказал, что налёт появляется и на наших кустах, но потом незаметно, без ущерба для растения и урожая проходит. Женщина не унималась, завела длинный и беспредметный разговор о садоводстве, видимо пологая, что меня это интересует. Подошла вплотную и стала просить, чтобы я к кустам прислушивался. Я тут же ей это пообещал.

Когда взвешивал собранную ягоду, Фаина с каким — то неподдельным интересом, рассматривала мои руки. Когда ловил её взгляд, опускала глаза или отводила их в сторону. Её матушка, расхваливая меня, обещала на следующий день прислать Фаину с подругой.

Я был этому рад, весь следующий день просидел на крыльце, ожидая её. Но она не пришла, пришла её подруга с тётками, соседками, да малыми детьми. Её подруга, в тот день, меня совершенно замучила. По сто раз приходила и спрашивала, на самом ли деле можно есть ягоду и как, и когда я ей дам черенки.

К тому же собирала ягоду в разные пакеты, себе и родне, и всё боялась перебрать, поминутно приходила взвешивать, затем отправлялась почему-то помогать тем, кто с нею вместе пришёл на сбор и, наконец, просто подошла и спросила, где уборная, а то домов много, и она не может отыскать.

Домов действительно было много, старый и новый, а так же сараи, но спутать их с маленьким, в полтора квадратных метра полезной площади, одиноко стоящим домиком, не смог бы даже слепой. Ей, конечно, прежде всего нужно было общение и другого вопроса, для того что бы достучаться до моего каменного сердца, в её копилке просто не нашлось. Я проводил и показал ей то, что её интересовало. Как же обидно быть нелюбимой, но что мог поделать, она мне не нравилась. Сам много раз испытывал горечь неразделённой любви.

Проводив покупателей, я совсем потерял надежду встретиться с Фаиной, увидеть её. И признаться, нашёл в этом много положительного. «У меня работа, писательство. — Думал я. — Не ко времени. Не до любви». Постарался забыть о ней, и у меня почти получилось.

Уезжал на две недели в Москву, вернулся, и совершенно неожиданно встретился с Фаиной во второй раз. Встреча произошла днём. Она пришла в длинном платье с тётками и застала меня, месившим глину.

Дело в том, что накануне одна из лип, посаженных ещё отцом, сломалась пополам. Матушка сказала, что дул сильный северный ветер, который и погубил деревце. Вспомнил я, что в своё время не замазал появившееся в дереве дупло, которое и разъело его изнутри. Так, что получалось — я виноват.

Сломанное деревце я спилил, убрал, и тут же решил замесить глину, замазать все прорехи в липах и яблонях. За этим, малопривлекательным, с эстетической стороны занятием, Фаина меня и застала. Она стала ещё красивее.

Пришедшие, само собой, хотели купить смородины. Тётки, как конвоиры, следили за каждым шагом Фаины и за каждым моим взглядом. Видимо взгляды были очень красноречивы.

Хотелось с Фаиной поговорить, но это было невозможно. Её не оставляли наедине. Я показал хороший куст, и они стали собирать ягоду. Фаина, видимо чувствуя, что я хочу ей одной что-то сказать, поинтересовалась, не осталось ли ягоды в маленьком саду. Там, где они собирали её с матушкой.