Chercher l'amour… Тебя ищу

— Свят? — теперь Смирнова обращается ко мне. — Уже поздно, — кивком указывает, что нам с ней тоже пора по щучьему велению в кровать. — Завтра поговорите. На целый день вот так, — вытянутыми пальцами стучит себе «под горлышко», — хватило впечатлений: и хороших, и не очень. Да, сладкий?

— Да, — бухтит как будто спящий мелкий человек. — Я кое-сто тебе налисовал, — он поднимается, переступая ножками, как мелкими копытцами, двигается по смятой простыне, чтобы взять с тумбочки какой-то размалеванный листок. — Вот! — плюхнувшись на задницу и, подогнув колени, тычет мне в нос свое яркое произведение искусства.

— Кто это? — внимательно присматриваюсь к трио, которое смеется с исчерченного цветными карандашами чуть помятого бумажного холста.

— Это мы. Ты сто не понимаес? — похоже, сын очень недоволен тупостью его отца. — Вот ма, вот я, вот мои санки, это баба снезная, это дядя Лохля, а это ты…

«Ты!» — он тычет в мою спину как будто каменный приклад. — «Ты! Ты! Вставай!».

«Хер тебе, сука ряженая, а не Святой!» — бухчу под нос и медленно переворачиваюсь с живота на спину. В одной руке зажата та граната, с который мы по воле долбаного случая оказались наедине.

«Руки!» — шипит урод. — «Руки!» — бедняга, по-моему, владеет слишком ограниченным набором простых, но в тоже время емких русских слов.

«Иди на х. й!» — хриплю и скалю зубы.

«Руки! Вставай!» — заводится полевой кретин. — «Быстро! Вставай!».

«Размечтался!» — в издевательской улыбке растягиваю губы. — «Сейчас мы сдохнем, мудозвон! Что выставился, сволочь? Оте.ать тебя, как занюханную шлюху? Смотри, что у меня есть!» — сую уроду свой кулак под по-собачьи двигающийся нос. — «О! Дошло, сучара! Я ведь разожму пальцы, а оттуда вылетит огненная птичка. Будет „бум“, а после — „бац“! Кишок не соберешь, кретин. Беги отсюда!».

«Дай!» — вопит еблан. — «Быстро!» — пытается схватить угрожающий кулак, снующий перед его небритой рожей. — «Ты!» — и что-то на своем «девчачьем» строчит.

О, милый идиот, да ты трусливый, зачумленный гандон. Мы боремся в грязи, как два задроченных барана. Он, стоя на коленях возле так и не поднявшегося меня, шестерит ручонками в отчаянных попытках вырвать огненную смесь, которую я со всей дури стискиваю.

«Жить хочешь, гнида?» — хохочу, как ярморочный дурачок.

«Дай!» — хрипит урод.

«Ребята, за вас! Сдохни, мразь…» — прикладываю коленом точно в пах, который у козла совсем не защищен, отталкиваю выродка и медленно раскрываю застывшую в скрюченном состоянии ладонь.

Господи! Не может быть! Это же… За ним, за вражеским напуганным моим огромным рвением отправить наш тандем к небесным ебеням дебилом, мне чудится она! Она, она, она…

«Юла-а-а?» — безмолвно раскрываю рот, горланю, чтобы прочь отсюда уходила, и приказываю ей, не оглядываясь на меня, бежать. — «Детка, детка… Кыш-кыш, Юля, улетай! Лети!».

Она, не обращая на меня внимания, волчком вращается, распуская белое как будто свадебное платье, смеется, запрокинув голову, щурится и подставляется лицом под ослепительный солнечный свет. Смирнова наслаждается мирной жизнью, которой здесь вообще не пахнет. Ее здесь, по Божьему велению, просто нет.

«Как ты меня нашла, Юла?» — осторожно приподнимаюсь, локтями упираясь в землю. — «Юлечка?».

«Не надо, Свят!» — она вдруг резко останавливает бешеное вращение, подходит ближе к иностранному скоту и острым подбородком упирается гниде в исполосованное портупеей крепкое плечо. — «Хочешь что-то расскажу?».

«Что?» — плача, улыбаюсь.

«У нас с деткой все хорошо» — подмигивает и обходит обескураженного моим неадекватным поведением вражеского кретина. — «Я буду ждать тебя, любимый. Люблю, Свят! Прошу, сладкий, не разжимай кулак»…

— Почему у меня три руки? — посматриваю искоса на детский слегка помятый рисунок, который я пристроил на прикроватной тумбочке, стоящей возле моего места на кровати.

Прижав Юлу к себе спиной, обхватив одной рукой ее за шею, заставляю отклониться и полностью расслабиться на моей груди. Мы в полный рост отчетливо чернеем и резко отражаемся в зеркале большого шкафа с начинкой как будто бы купе. Смирнова возится и плавно марширует, изображая односторонний приставной шаг.

— Это не рука, — пошленько хихикает.

— Тихо-тихо, сладкая. Ты сейчас критикуешь рисунок нашего сынишки. И все же?

— Это хвост, Мудрый. Что тут непонятного? Как у чертяки.

— Откуда у меня хвост? — вопрос транслирую не только голосом, но большое изумление от всей души подгоняю и выпученным взглядом.

— У тебя еще и копыта есть.

— Знаешь, что, жена?

— Угу? — выворачивается и, запрокинув голову, устремляет свой пытливый взгляд мне в ряху.

— Это чертовски, чтоб меня, обидно. Ты, значит, красивая и стройная, сын — смешной и почему-то толстый, а у меня, видите ли, три руки, огромная башка и…

— Голодный-преголодный взгляд, — хватается ручонками за мой удерживающий ее в тисках выставленный, смотрящий в зеркало крупный локоть. — Я готова извиниться за то, что Игорь натворил. Прости, пожалуйста…

— Главное он не поломал. Прекрати немедленно.

— Главное? — впивается ногтями в мякоть.

— Блин, Смирнова! — вскрикиваю. — Да, именно. Главное на месте, он даже их немного посмотрел. Тебя, например, увидел в детско-юношеском виде. Фотографии из того альбома остались целыми и невредимыми.

— Они, что, так для тебя важны?

Именно! Там вся моя никчемная жизнь в пластик и по главам собрана. Там детские годы яростно отсвечивают, там мой отец смеется, потому что жив, там старые друзья, там молодой Сережа, тетя Женя, Алексей Максимович и «мамуля» Оля, там армейские братки, там молодой и глупый Ярослав, там гордая Дари-Дори, там смешливая Ксю-Ксю, там шебутная Тосик-Тоник-Тузик, там ты… Ты! Моя жизнь, работа, счастье и моя любовь.

— Юль? — опускаю голову, упираюсь подбородком в хрупкую ключицу, а губами прикасаюсь к основанию плеча.

— Угу-у-у? — она закидывает ручку мне за шею.

— Я хочу кое-что рассказать.

— Что? — ерошит мой затылок, тяжело вздыхает, и тут же предлагает. — Идем в кровать.

— Позже, детка.

— Что? — прыскает, а после издевательски хохочет. — Слыхал поговорку о том, что дорога ложка к обеду? Уверен, что я позже чего-то захочу? Вот это самомнение, герой. Я вам, мужчинам, поражаюсь.

— Я не герой, сладкая, — закрыв глаза, шепчу. — Скорее, наоборот. Не герой, понимаешь? Даже близко нет! Я…