Chercher l'amour… Тебя ищу

— Я не знаю. Мы ни разу не обсуждали этот момент.

Отрадно осознавать, что Лена Шепелева — как бы в курсе!

— И не будем! — покачиваю головой.

— Не будем?

С ней — точно нет!

— Ты пережил насилие?

Нет! Все было не так.

— Они пытали?

Да! Было пару раз.

— Считаешь, что смалодушничал? Дал в чем-то слабину? Показал, что уязвим, потому что живой человек?

— Так будет всегда? — шепчу, не обращая на ее слова внимания.

— Расскажи — я выслушаю. Давай проживем этот эпизод вместе…

Еще раз? Охренеть! Здесь все намного проще:

— Нет! — вытягиваю руку. — Не соблазняй.

— Я не соблазняю…

— Не соблазняй обещаниями о том, что станет легче, проще и спокойнее. С войны возвращаются с ранениями?

— Не всегда.

— Случай закрытого цинкового гроба я не беру в расчет, — ехидничаю злобно.

— Иногда возвращаются с чувством выполненного долга.

— Ну да, ну да, — посмеиваясь, квакаю.

— Иногда находятся в жутком нетерпении возможной новой кампании, иногда смертельно устают — определение не воспринимай буквально, но никогда не бывают окончательно довольными. Каким бы сильным человеком ты ни был, если ты, конечно, настоящий человек, а не, — Леся внезапно запинается, поворачивает голову, отворачивается и за опущенными веками прячет от меня глаза, — зверь, испытывающий наслаждение от запаха крови, пороха и разложившихся тел, ты не можешь чувствовать удовлетворение и радость…

— Я выжил!

— … от смертей, которым стал непосредственным участником. Свят, прости, но я за то время, которое работаю с ветеранами боевых действий, так и не научилась говорить вам нужные слова. Потому что…

— Это не совсем верно, Лесенька. Я…

— … вы все равно претесь туда с маниакальным желанием закопать назначенного врага и растерзать собственные тела. Ответь, пожалуйста, на один вопрос…

Здесь что-то личное? Она на этом месте кому-то, видимо, назло.

— Ты доволен своей жизнью?

— То есть?

— Счастлив?

— Лен, у тебя что-то случилось?

— Радуешься?

— Я жив.

— И что?

— Я жив, — еще раз повторяю.

— А завтра братишки позовут, и ты опять уйдешь?

— Нет. У тебя…

— Мой брат погиб, Святослав. Такой же был… — уродует кривой ухмылкой красивое лицо и выставляет козой скрюченные пальцы, — долбанутый! Без этого жить не мог. Мать просила остановиться…

— Он кадровый… — пытаюсь вставить пять копеек.

— Доброволец!

Знакомая история. Дашка, старшая двоюродная сестра моей Смирновой, за таким засранцем замужем. У них счастливая семья и крупный выводок детей. Ярослав смог выжить и вернуться, а на гражданке случайно руку из-за своей профессии потерял. Вот так, пиздец, не угадаешь, где найдешь, а где неприятности по полной огребешь!

— Когда он погиб?

— Давно, — Леся сглатывает и шустро смахивает слезы. — Все хорошо, Свят. Мы пережили эту потерю, но…

— Я не могу тебе рассказать, Аленушка. Это личное.

— А кому сможешь?

«Никому!» — уверен, что мой ответ сейчас сигнальной лампой сверкает на сереющем лице.

— Это не стыдно, Святослав. Пережить плен не означает покрыть себя позором. Ты офицер…

— Не выйдет! — грубо обрываю, потому как слышу в голосе те сучьи нотки, которыми они искусно пробивают на соловьиную песню случайно подвернувшегося под психологический каток бойца.

— Это нормально.

— Хватит! — подскакиваю вместе с креслом, дергаюсь и оглядываюсь вокруг себя.

— Проговори этот эпизод с ней, — из-под бровей смотрит снизу. — Ей доверяешь?

— Нет.

— Расскажи жене, Свят. Тебе такое нельзя в себе держать. Я знаю про казни…

— Я не участвовал.

— А сколько раз сам был приговорен? — оскалившись, шипит.

— Нет.

— Они стреляли в затылок? — она настойчиво трындит, а я откидываю на хрен кресло.

— Нет.

— Щелкали затвором, приставляли ствол сюда, — указывает себе в висок.

— Нет, — закрываю глаза, потому что не желаю видеть, знать и вспоминать.

— Сюда? — уверен, что сейчас ее пальцы щупают собственный затылок.

— Спасибо за сеанс, — с закрытыми глазами, ощупью подхожу к двери.

— Они шептали, что ты…

Весь срок пленения я был приговорен. Она права, как четенько попала в точку, прямо в цель. Хотя теперь мне все понятно, у доброй и смышленой Лены в жизненном анамнезе имеется подобный опыт, есть или все-таки был милый душе и сердцу близкий человек, который, вероятно, отслуживал контракт в одном строю со мной. Он добровольно вызвался и так же добровольно в землю кормить червей ушел.

Я помню все. Возможно, в этом кроется моя тяжелая проблема. Я помню, что каждый божий день нас совершенно голых выводили на обязательный утренний расстрел. Надавливали на плечи, прикладами бомбили по коленям, ломали локти, выворачивая руки, толкали в спину, хлестали кабелем с большим количеством жил по ягодицам и дергали за член, словно в церковный колокол к заутрене звонили.

Они не люди… Это звери! Те звери в человеческой шкуре, которым в милый кайф живое унижать. Я офицер? Ха-ха! А там, там, в том грязном и пропахшем мочой, дерьмом и крысиными экскрементами подвале, я был не человек, хотя по общим признакам — половозрелый мужик, здорового и крупного телосложения, высокого роста, без особых примет и без физических увечий. Таким я в плен попал, а вышел? Вышел чахлой смертью. Никем…

— Юль, привет? — внимательно рассматриваю ярко освещенную витрину, изучаю предложенный вкусный ассортимент, продвигаюсь взглядом по полкам, на которых разложены кондитерские изделия всех видов и мастей.

— Привет, — бубнит Смирнова. Я слышу, как на заднем фоне истошно вопит и громко плачет мой сынишка.

— Что случилось? — вскидываюсь, выравниваю спину и утыкаюсь взглядом в стену магазина, в который по пути заехал, чтобы прикупить чего-нибудь к вечернему чайку.

«Игорь, замолчи!» — шипит ребенку, неумело прикрывая микрофон. — «Собирай все и иди к себе. Потом разберемся. Папа тебе задаст!».

— Свят, извини, я здесь, — и снова возвращается ко мне.

— Он плачет?

— Непростой воспитательный момент. Что ты хотел?

Чего-чего? Воспитательный звездец, наверное?

— Не трогай его, — прикрыв глаза, шепчу. Сильно надавливаю пальцами на переносицу, до звезд растираю глазные уголки, плююсь, терплю за сына и уже готов «отшлепать» ночью Юльку.

— Приедешь и увидишь, что он натворил.

— Без проблем. Не убирай тогда, если это так серьезно.

Что бы паренек не поломал, разбил или испортил, все это лучше, чем то, как сладкий обильно раздувает губки и корчит без преувеличения грозного буку, когда я беру его на руки, например, или когда сижу, устроившись на коленях возле Юльки, когда она его купает в глубоком поддоне душевой кабины, из-за которой несколько дней назад сама же пострадала.