Chercher l'amour… Тебя ищу

— Красова, — шепчу, когда касаюсь языком вершины, где сходятся воедино две блестящие от секрета розовые половины, кончиком задеваю потайную пуговку, от которой напрямую зависит женское наслаждение, и слышу сдавленный, измученный огромным нетерпением женский стон. — Теплая и сочная, Люлёк.

— Еще-е-е-е… — мычит, а это значит, что ей точно хорошо, да и я, похоже, не намерен останавливать расслабляющие подлизывающие движения.

Наверняка есть в том, что я с ней делаю сейчас нечто пошлое и жутко аморальное, но нам с женой никто из радетелей за справедливость или постное, пуританское поведение не указ. К тому же я все-таки в упор не вижу в том, что происходит между нами, ничего неблаговидного, неправильного, больного или извращенного.

Юля моментально отзывается на ласку, следит за мной, показывает действиями и охающими звуками, как ей нравится, что ей хочется, куда мне следует пройти и как долго мучить женскую промежность влажными рисунками.

— Готова? — на одно мгновение отрываюсь, поднимаю голову, сверяю зрительное с тем, что лично чувствую. — Люлечка?

— … — стонет, подушечками трогая свой лобок, задевая пальцами половые губы, опускается пониже в попытке совершить проникновение.

Убираю ее руку, приставляю член, провожу по складкам, похлопываю по вульве, клацаю от наслаждения языком и толкнувшись с легкостью вхожу в нее. Жена чем-то острым давится, сильно жмурится, негромко охает и замирает чурбачком.

— Я люблю тебя, — уперевшись ладонями в стол, нависнув над хрупким телом огромным и живым шатром, шепчу, когда просовываюсь дальше, задевая все эрогенные точки внутри маленького тела. — Юлька, ты моя.

Остальное трудно объяснить, разве что только простыми поступательными действиями.

— … — она моргает, то ли расслаблено, то ли вымученно улыбается.

Хотел наказать жену… Или доказать… Или убедить… Возможно, посоревноваться с «лучшим». А на самом деле вышло все не так, как я задумал, когда долбил ее, бьющуюся в экстазе затылком, ушами и висками о гладкую поверхность моего стола. К финалу мы пришли одновременно, наверное, в первый раз. И я очень надеюсь, что не в последний…

— Он проснулся? — шепчу в ее висок, подрагивающий возле моих губ.

— Пусть полежит еще, — блея, отвечает Юля. — Я ног совсем не чувствую. Костя, блин, ты перестарался, — прыскает, а потом хохочет. — Но…

— Но? — приподнимаюсь, упираюсь ладонью в стол, впиваюсь внимательным взглядом в ее расслабленное, чуть-чуть потекшее от наслаждения, покрывшееся капельками потами раскрасневшееся лицо.

— Не смотри, пожалуйста.

— Что там по «но», Люлёк?

— Было очень хорошо, — поводит плечами, змеиными движениями опускает на оголенную часть своего тела измятое платье. — Там очень мокро и липко. Горячее семя, мой горячий муж…

— Как думаешь, получилось? — кончиком носа вожу по ее щеке.

— Не знаю, — обращается ко мне лицом. — Костя?

— М? — целую щеку, подбираясь к ушку.

— Я должна тебе кое-что рассказать.

— Что, любимая?

— Святослав сообщил, что он отец, — двигает губами в попытках перехватить инициативу и ответно целовать мое лицо.

— Это ведь не тайна, Люлёк. Его новость — больше не топ. Пусть хоть выжжет клеймо себе на жопе. Если ему нравится повторять то, что я и без его сомнамбулических молитв знаю, то, как говорится, на здоровье!

— Игорю. Он сказал, что отец, ему. Я не смогла предотвратить и остановить его, к тому же это было очень неожиданно. Я не знаю, что на него нашло, но он скрипел зубами и без остановки повторял, что…

Пиздец, да я убью его!

— Как малыш на это отреагировал? — сцепив крепко челюсти, шамкаю, не раздвигая губ. — Как, твою мать, это вышло? Не верю! — отталкиваюсь, выпрямляюсь и подаю ей руку. Жена садится на столе, перекатываясь ягодицами, подкладывает под задницу подол. — Ни с того ни с сего? Он что, поймал эмоциональный приход? Какого хрена? Кто ему разрешил раскрывать рот? Что ты смотришь? — таращусь волком на нее, затем скашиваю взгляд на мигающую зеленым огоньком детскую рацию. — Иди к нему.

— Кость…

— Это специально, да? Какого черта ты вообще поперлась туда?

— Скоро у меня начнутся занятия, мы ведь не сможем там часто бывать, а мне хотелось напитать память сына приятными воспоминаниями о лете…

— А я теперь ему кто? — грубым рыком перебиваю романтические женские мантры о красивых воспоминаниях и тому подобной хрени.

Теперь до меня, наконец-таки, дошло! Сын боится, потому что ни черта не понимает. Игорь теряется в обстоятельствах. Мальчишка привык к честным и открытым отношениям. Раз так взрослые говорят, значит, это истина и правда. Он в явном замешательстве. Для четырехлетки такая охренительная новость — увесистый удар под дых без какой-либо возможности укрыться и отразить резкое и неожиданное нападение здорового козла.

— Ты для него отец. Он же…

— Где ты в тот момент была? Нюхала ромашки, следила за Суворовым и Ксенией, перемывала людям кости, ловила сплетни о том, что никак с тобой не связано. Юля, это же…

— Прости, — всхлипывая, просит.

— Прости? Это ты сейчас передо мной, что ли, извиняешься? Что с сыном будет? Теперь, так понимаю, я обязан возить мальчика на встречи с его биологическим отцом?

— Еще ничего не решено.

«Ничего не решено» — впору бы заржать, да только мне поплакать хочется!

— Он требует встреч, Люлёк.

— Я…

— Так он мне прямо и сказал. Сказал, что это начало нашего с тобой конца. Ты про развод со мной все поняла? Я не должен повторять?

— Я ничего ему не обещала, Костя.

— Но ты не возражаешь против их встреч? Вероятно, ты только за. Есть общие темы для общения? Сын должен знать того, кто выплюнул тебе в нутро сперму, подарив ему драгоценную жизнь. Просто интересно, как это все случилось. Так же, на столе? В дорогой гостинице? В твоей комнате, например, пока родители отсутствовали? Стоя, сидя, лежа? Ты ему сосала?

— Ты груб. Мне неприятно.

Сосала, значит! Трахалась с этим гадом, изображая озабоченную шлюху.

— Замечательно. Мне, как мужу, приятно узнавать такие подробности твоего прошлого. Внимание, вопрос! А почему, Юля, почему я должен слушать эти бредни и вникать в их суть? У людей есть личная жизнь, есть неприятные моменты, есть страшное прошлое и сучьи тайны, но будущему, если человек в нем, конечно, заинтересован, вся эта херовина никак не мешает. Почему с тобой не так?

— Он…

— О! Стоп, Красова! Я продолжу за тебя, — поднимаю ее трусы, швыряю их на стол и, выставив на обозрение ровный ряд зубов, через ровный промежуток между ними довольно четко, с большим трудом справляясь с языком, произношу. — Эти встречи будут под надзором, как в тюрьме. Ты обрекла своего ребенка на конвойный режим. Дошло или еще точнее разъяснить?

— Я не хотела. Ты считаешь…

— Я считаю тебя дурой! Откровенной дурой! Дурой без прикрас. Той бабенкой, что в облаках витает и течет при виде бывшего урода, когда он без рук, наглыми глазами, например, плотоядно прикасается и постепенно раздевает. Он трахает тебя при мне. Я вижу это каждый раз, когда он рядом. Блядь, да это истинная жизнь де труа. На троих, на троих, Люлёк. Вот где суперизвращение, Красова. Ты растянутая баба на двоих. Кто спереди, кто сзади? Чья очередь драть тебя после того, как это сделал я? А?