Chercher l'amour… Тебя ищу

В ответ мне прилетает обжигающая пощечина, за которой незамедлительно следует моя безобразием украшенная жалкая ухмылка и громкое сопение через две носовые дырки.

— Я не дешевка, Красов. Замолчи…

«Извини меня» — молчу и проговариваю, обильно насыщая кровью мозг. Я очевидной злостью, как водицей, умываюсь, закусываю жадно выступившей желчью и пьянею от «алкогольной дозы», найденной в моей крови после выброса агрессивного гормона.

Что не день, то сучья новость! Ей-богу, мне бы уйти в трудовой запой. Надо же, как чисто вышло. Все довольно быстро по воле долбаного случая разрешилось. Не успел увидеть, все поведал и не постеснялся. Выставил себя отцом-героем перед мальчишкой, а меня больно щелкнул по носу, как бы между прочим сообщив, что Юля в скором времени изменит общую фамилию. Красова станет Мудрой потому, что он так, видите ли, решил. У него карт-бланш, у него наметившийся в баталиях реванш.

— Он не получит тебя, Юля.

— … — спрыгивает со стола, комкая в руках трусы, отталкивает меня и уверенно направляется к двери.

— Куда ты?

— К Игорю, — отвечает спиной, не показывая мне — я уверен в том на сто процентов — наполнившихся слезами побледневших в красках глаз.

— Извини, пожалуйста. Я не знаю, что на меня нашло. Ты дорога мне. Очень! Юль…

— Я все забыла, Красов, — звучит, как долбаное «я привыкла к грубости, продолжай, ни в чем себе не отказывай». — Глупости все. Это ерунда!

— Юля, — порываюсь следовать за ней, но резко останавливаюсь, — я очень люблю тебя, — признание шепчу, как заклинание для чуда. — Люблю тебя, Люлёк.

Мне кажется или так и есть, но она еле-еле шепчет:

«Ложь, безумие, ерунда и… Бред, бред, бред!».

Глава 15 Я отец… Как будто! Понарошку!

Эклеры, безе, бисквиты, украшенные сверху шоколадной лужицей и разноцветными почти что хлебными крошками. Женщинам такое нравится. Я больше не задаюсь подобными вопросами. Я точно знаю. Каждую теперь могу расположить к себе какао-плиткой или сливочным мороженым.

И эта девочка, конечно же, не исключение. На первом, если можно так сказать, пробном свидании она скромно заказала черный кофе и всего одно пирожное. Потом пространно намекнула, что до умопомрачения любит сладкое в любом исполнении, но после определенного вечернего часа ничего не ест. Тогда мне показалось, что она воспитанно экономила мои финансы, не хотела вводить в растраты, не предлагая ничего, например, себя взамен, старалась произвести впечатление уравновешенной, степенной женщины, для которой культ сладкой жизни в любое время суток не находится в приоритете. Я из-за особенностей своего характера и по соответствующему настроению в тот момент не придал этому особого значения, к тому же нас перебили в некотором роде, но потом я понял, став пусть и на непродолжительное время свидетелем того, как она питается и как старательно высчитывает поглощаемые калории — все без обмана и лишнего кокетства. Это истинная правда. Все так и есть!

Рассматриваю четыре свежайших пончика, аккуратно уложенных в картонную коробку с известным логотипом на приоткрытой светло-коричневой крышке. Улыбаюсь и втихаря надеюсь, что ей подобное внимание понравится, и она поможет мне вручную закопать топор вражды, неосторожно вырытый из подземелья, в котором томится недовольство, женская зависть и такое же коварство.

— До свидания, Леся, — из кабинета Шепелевой выбирается в жестокий мир Никита, постоянный неконтактный пациент.

— Привет, — бурчу себе под нос, разглядывая толстую подошву потертой, но все еще модельной обуви подпрыгивающего социопата. — И пока, психически больной клиент. Капец! Да ты отменный кретин! Поклон твоей идиотической звезде.

— Привет, — отвечает, одновременно с этим шарахаясь от меня, как от чумы, выскочившей в белый свет из темной преисподней, где ее держали, пока срок появления созревшей не пришел.

«Дебил, твою мать!» — шумно выдохнув, встаю с дерматиновой банкетки, дергаю ногами, освобождая от судороги вытянувшиеся джинсовые коленки, устанавливаю на место слишком длинные края, залезшие на задники моих ботинок. Подбородком закрываю сладенькое, подкидываю маленький букет цветных ромашек, притулившись правой ягодицей о дверное полотно, отворяю гостеприимные ворота и проваливаюсь внутрь солнцем освещенного большого помещения.

— Привет! — не поднимаю голову, изображаю чертову невинность, играю, особо не стараясь, провинившегося мудака, который заявился наглым и бесцеремонным образом просить прощения у обиженной им дамы. — Не прогоняй, пожалуйста.

— Между приемами есть так называемый технический перерыв, Святослав. Я тоже человек, мне требуется пятнадцатиминутная свобода…

— От уродов?

— Выйди, пожалуйста.

— Я знаю, — прижав подбородок к груди, выхожу на середину комнаты, занимаю место крохотного зайца на табуретке перед бородатым дедушкой в красном банном халате с белой завитой бородой и на уверенном модерато говорю. — Извини меня…

— Святослав, я прошу тебя покинуть кабинет. Пять-семь минут — и я в твоем полном распоряжении.

— Я не уйду, — мотаю головой и выставляю перед собой руки, предлагая ей освободить их от того, что я сюда принес. — Выпьем кофе? Что скажешь?

— Цветы?

— Да.

— Пирожное?

— Пончики.

— Вкусно! — я так и вижу, как она облизывается.

— Наверное, — плечами пожимаю.

— Решил купить врача?

И это тоже… А если откровенно, то определенно «да»!

— Очень некрасиво получилось, Лена.

— Лена?

— Леся, — исправляюсь.

— Леся?

Она что, издевается?

— Елена Александровна, — и без того любезное обращение дополнительно сдабриваю ванильным, сахарным сиропом.

— Даже так? — она, похоже, поднимается, отталкивает задом вращающееся кресло, цокает небольшими каблуками по общественному ламинату, крадучись подходит, направляется ко мне. Сейчас мы с ней, наверное, столкнемся лбами, если она, черт подери, не перестанет и не свернет. — Тебе подобное не идет, Святослав. Слышишь? Пока не стало поздно, прекрати немедленно.

— Что именно?

— Не умеешь извиняться. Звучит наигранно. Противоестественно для тебя, да? Ты мужчина-завоеватель. Ты сильная цельная личность. Отечественный мачо! Ты очень гордый парень. Ты…

— Не преувеличивай, пожалуйста, — хмыкнув, перебиваю.

— Твое достоинство прет из всех щелей. Ты высокий, крупный, широкоплечий. Гордо несешь себя. Рядом с тобой я ощущаюсь дистрофичной бледной молью, жалкой букашкой, долгоносиком с сиськами, пучеглазым клопом, которых ты можешь смахнуть одним лишь взглядом. Такой большой, а говоришь жалкие, слезливые слова. Унижаешься, причем бездарно. Тебе ведь не жаль, ты ни о чем не переживаешь. Ты даже рад, что все так удачно сложилось. Теперь ты просишь прощения. А за что? Нет-нет, не умеешь. Не дано…

— Нужно обладать умением? — пропахиваю носом раскрытый ворот своей рубашки. — Два русских слова «извини меня» или «прости, пожалуйста» я нормально выговариваю. Вот! — не поднимая глаз, пытаюсь всунуть ей примирительные дары от недоразвитого волхва. — Лен, пожалуйста.

— Грубо звучит, — она забирает коробку с пончиками, а к цветам не прикасается, — но очень аппетитно выглядит. Свят? — подныривает, чтобы заглянуть в мое лицо.

— Да, — медленно поднимаюсь.

— Зачем ты все-таки пришел?