Chercher l'amour… Тебя ищу

— Все будет хорошо, Мудрый? Убеди меня еще разочек, мил человек. Мне что-то как-то неспокойно.

— Да, — еще раз подтверждаю. — Подождем вас здесь.

— Тогда веди, наверное, жена. Показывай, где там сменная одежда маленького жениха хранится, в каких сундуках припрятано приданое моего красавца. Заодно, наверное, и я переоденусь. Чика, идем поговорим и кое-что наедине обсудим. Там все готово? — бросает взгляд на кастрюлю, стоящую пока еще на газовой плите. — Им ничего там перемешивать не нужно? Предупреждаю сразу, Святик, я сильно подгоревшее в силу возраста и слабости пищеварительной системы — ты должен понимать, боец — больше не втяну.

— Все уже готово.

— Как мне не хватает Лешкиного «зашибись», — прыскает, а затем задушенно хохочет. — Родные мои, я вас так обожаю!

— Засыбись! — стрекочет Игорь.

— Дед-громила так говорит. Да, князь?

— Ага, — сын улыбается, демонстрируя мне ровненькие и очень беленькие зубки. Молочный ряд выглядит как идеальный жемчуг, добытый на какой-нибудь забытой Богом и людьми не гаженой реке.

Сергей пропускает Женю, указывая ей направление рукой, затем за ней выходит.

— Как дела? — тут же обращаюсь к парню.

— … — помалкивает и смотрит очень диким дикарем.

— Ты здесь один?

— … — он рта не раскрывает, зато по-женски поджимает губки, упирается глазами в воротник моей футболки, дергает резинку, затем накручивает ее на пальчик, испытывает меня молчанием и откровенным безразличием вознаграждает.

— А мама где?

— … — Игорь поднимает на меня глаза и криво, язвительно, и, по-моему, надменно, но точно с вызовом, и чуть-чуть таинственно улыбается.

— Я…

— Не хоцю есть, — вдруг негромко заявляет.

— Боюсь, это не нам с тобой решать, — глубоко вздыхаю, двигаюсь задом наперед, носком цепляю стул и подтягиваю его к себе. — Когда вы приехали?

— Давно.

— Сегодня?

— Э-э-э.

Ничего определенно непонятно.

— Утром?

— Неа, — взвизгивает, а затем хохочет.

— Вчера, что ли? — наобум предполагаю.

— Да.

Теперь, по всей видимости, моя очередь ловить психический привет. Я, хоть убейте, не помню, чтобы железные ворота открывались после нашего с Сергеем триумфального проезда до ступенек. День с половины первого был кое-кем испорчен и все дела пошли насмарку. Я прислушивался к тому, что творилось здесь, затем не торопясь обедал в одиночестве тем, что Женя приготовила загодя, набив мой персональный холодильник домашним провиантом. После я завязывал жирок, распределял полученные калории, укомплектовывал витамины — валялся на диване, дремал, мечтал и кое-что припоминал, вытаскивая отдельные моменты себе на персональное обозрение, такой себе индивидуальный закрытый просмотр. Пролистывал кино воспоминаний и разрабатывал стратегию, выстраивал планы, просчитывал ходы, маневрировал, не соблюдая наспех выдуманные правила. И, наверное, где-то в полночь я все же выбрался наружу и в полном одиночестве начал собирать листву, натрушенную местными деревьями. Хозяева не спали: я видел свернувшегося в раскачивающемся кресле на балконе крупным бубликом Сергея, дымящего очередную сигаретку, и слышал, как Женя что-то говорила, обращаясь тихим голосом к нему.

— Мы плиехали фцела днем.

То есть они были уже здесь до моего прибытия с накачанным алкоголем и взбаламученным Смирновым? Как это возможно? Мальчишка, вероятно, кое-что недоговаривает или в силу возраста не догоняет по часам.

— Я вас не видел. Ты не обманываешь?

— … — улыбаясь, пожимает плечами.

— Что-то случилось? — пересаживаю его на стул рядом с собой.

— Неа.

— А где твой, — останавливаюсь, хорошо обдумывая завершение вопроса, — папа?

— Ты? — внезапно округляет глазки парень.

— Тот, — прикрыв глаза, качаю головой, — другой. С кем ты живешь.

— А-а-а-а! На лаботе. Он уехал далеко-далеко, — размахивает рукой в неизвестном направлении.

В этом случае, пожалуй, добавлю троекратное:

«На х. й с глаз и, как говорится, слава Богу! В добрый путь, слащавый пидорас!»…

А мой сынок — шпион, из которого ни черта путного не вытянешь. Улыбается, смеется, вытягивает шею, заглядывает в отставленную и недоступную пока для нас кастрюлю и загадочно молчит. Краткие ответы на поставленные вопросы, безмолвие на скользких неустойчивых местах и загадочные ужимки, как у итальянских дожей.

Смирновы вернулись со сменной одеждой для него в общей сложности где-то через пятнадцать минут. Евгения прижимала уголки глаз, дергала влажный и блестящий от слез, по-видимому, кончик своего носа, а Сергей… Сергей очень странно присмирел.

День с ребенком, хотелось бы заметить, проходит крайне плодотворно. Пролетает незаметно, как стремительная жизнь.

Был ли завтрак? Однозначно! Завтрак я почти в деталях помню. Отложилось, как сынишка держит ложку, как откусывает мякиш, как посматривает на дедушку и бабушку, как отворачивается от меня, но тут же возвращается, когда что-то нужно передать ему. Он любит консервированные персики. Дрожит за каждым, внимательно следит за тем, как открывается банка, как извлекаются половинки и раскладываются на тарелке, которую потом двигают к нему. Он такие персики, как сказала Женя, «страшно», «жутко обожает». Оттопырив пальцы, сдирает с фруктов кожицу, а оголенную мякоть посасывает, пропуская волокнистую субстанцию через зубки, затем глотает и щурится довольной рожицей, облизывается, выставив язык, поглаживает набившееся пузо и кричит:

«Есё! Я музык!».

Потом по графику идет просторная детская площадка, устроенная дедом во дворе. Сергей посмеивается, когда рассказывает мне, как самостоятельно устанавливал все эти подвесные штуки, лично подгоняя цепи, бревна, раскачивающиеся колотушки и вращающиеся, чем-то грохающие внутри, шипастые шары.

Мой сын — проныра, очень верткий парень: сильный, гибкий, моторный, живой, игривый и стремительный малыш. Мой сын — исключительный для меня пример. Он не плачет, если спотыкается, если падает, если амором летит с какой-нибудь двигающейся херни. Он встает и ярко улыбается. Мелкий воин, несгибаемый солдатик, очень шустрый мини-богатырь…

— Привет! — от грез пробуждает женский мягкий голос.

Она? Это, что ли, новый сон? Очередной сюрприз? Жестокая издевка больного воображения? Мне определенно кажется. С башкой, по-видимому, все-таки не все в порядке, как извилинами ни крути.

Юля расстилает пляжную подстилку на песчаном берегу реки, скидывает обувь и стягивает свободные спортивные штаны.

— Холодновато для загара, — хриплю, локтями опираясь на согнутые в коленях ноги, искоса посматриваю на нее.

— Нет, — скрестив руки, тянет футболку, протаскивает тряпку через верхнюю половину тела и через голову снимает, оставаясь в какой-то синтетической кофте с очень длинным рукавом.

— Будешь купаться? — опустив голову, шепчу в песок.

— Да.

— Зачем к родителям приехала?

— Какая разница.

— Без мужа, я так понимаю. Сын, между прочим, с потрохами сдал тебя. Вчера, да?

— Мама попросила. Мы встречались в городе, а потом приехали сюда. Общались, делились впечатлениями, пока вы не вернулись. Отец плохо себя вёл?

— Если знаешь всё, зачем ставишь уточняющие вопросы? Ищешь, видимо, несостыковки? Подгоняешь алиби? Готовишь справочку для мужа, о том, как день прошел и с кем ты ночку провела?

— Какую еще ночку? — замирает и как будто бы прислушивается к тому, что я насмешливо вещаю.

— Мне понравилось, — скалю зубы. — Это ведь было наяву, Юла? Ты кричала так, что уши заложило. Скажи…

— У тебя… — крутит пальцем у своего виска, сообщая мой диагноз простым вращением руки.

— Попробуем по старинке?

— Что? — выпучивается надувшейся от лишней влаги жабой.

— Ты ведь была у меня? Сегодня ночью, — подмигиваю. — В моей комнате, в постели со мной?

— Бедный Святослав. Такой больной, — удрученно покачивает головой. — Надо бы мозги в магниты поместить, чтобы определить, где же выскочило, как чирей на жопе, устойчивое замыкание твоей пришибленной уставом нейронной сети.