Через двадцать лет

В нём осталось и второе появление визитёров на Верхнем кладбище: на сей раз больше повезло с погодой, и ветер не свирепствовал, но место, не смотря ни на что, нагоняло тоску. Луиза, при всей скрытности и противоречащем ей оптимизме, испытывала те же эмоции, что и дочь, проложившая несколько дней назад маршрут к прошлому. Она была расстроено-спокойна, но эмоции терзали своей обманчивостью. Эрика уже хорошо выучила такое состояние.

– Двадцать пять лет… Именно сейчас мне хочется вернуться и передумать. Что, если бы я осталась?

– Мам, пожалуйста…

– А вдруг всё могло измениться? Вдруг всё сложилось бы лучше? Они-то хоть пожили, а он…

Младшая Рубинштейн встала рядом с матерью, приобнимая. Сейчас Луиза как никогда была близка ей в моральном плане: интеллигентная учительница уступила место влюблённой молоденькой девчонке, смешливой и страстной. Загнанной в угол однажды и дрогнувшей перед родителями. Про себя Эрика возблагодарила Небо, что не может столкнуться с подобной ситуацией сама.

– Он любил тебя. А ты любила его – вот, что имеет значение, - сказала она, держась за ниточку спокойствия, пускай и обманчивого, - и он, и его родители желали тебе счастья, ма, слышишь?

– Но он умер…

– А ты запомни его живым, - предложила Эрика, воскрешая в голове оставленные переулком Брикброук выводы, - пусть он будет не таким, как здесь, а таким, как на вашей фотке. Вечно свободным.

Луиза, помедлив, кивнула, привлечённая финальной фразой. Позже, вернувшись в город, они устроили день воспоминаний и побывали в парке, где брала своё начало история Шоу и Роджерсов. Вокруг царила немноголюдная унылая серость – в это время дня и года среди дорожек и скамеек не наблюдалось гуляющих. Но территория, расширенная и значительно облагороженная за два десятилетия, впечатляла. Мать Эрики помнила парк другим.

Они поговорили о делах Виктора и школе, о злосчастном университете Хоуарда, куда всё-таки добрались – Луиза, не смотря на годы отсутствия, прилично ориентировалась в Эйвери-маунтин, некогда покинутом без надежд и планов на возвращение. Сейчас, рассказывая о минувших временах лекций, она будто вновь проживала собственную жизнь, переданную дочери. Чувство напрасности всей поездки отступило – даже бабушка Элинор была бессильна нарушить сложившееся понимание.

– А вот здесь я обитала с родителями, пока не перебралась в студенческий городок. Ничего особенного, но нам троим хватало, - женщине, ведомой памятью и интуицией, удалось отыскать улицу и дом, где прежде находилась квартирка Шоу. Эрика долго рассматривала пафосно-высокое современное здание, пытаясь представить его вид четверть века назад.

– Сейчас «ничего особенного» сюда вряд ли подходит, - сказала она, - всё здорово изменилось, включая ваш мост.

Почему-то оба моста упорно тянуло ассоциировать именно с родителями. Поужинав в городе, обе Рубинштейн пересекли Истхилл Роуд на обратном пути в аэропорт. Луиза новую переправу рассматривала с не меньшим спокойствием, чем парк или университет – лишь в глазах отражалась тёплая, едва уловимая ностальгия.

– Спасибо тебе. Спасибо за прогулку, воспоминания… и за остальное, - собираясь на регистрацию, она обняла дочь – больше по-дружески, чем по-родительски, - удачи здесь.

Эрика знала, что, не считая Рождественского ужина, этот вечер, возможно, будет моментом самой сильной душевной близости в их семье. Понимание не исчезнет, откровения не сойдут на нет, но вечно свободного Джимми – если он действительно являлся таким – не удастся ни поймать, ни игнорировать. Как и эмоциональную привязанность к нему.

– Думаю, в скором времени я тоже прилечу обратно, - сказала девушка, взвешивая все «за» и «против», - не знаю, насколько это правильно, но, надеюсь, Нью-Йорк спасёт нас. Или удастся притвориться…

* * *

Занявшись работой, клубом, работой и снова клубом, Эрика коротала день за днём, временами получая от Локвуда вполне конкретное «Я скучаю», намёком пронизывающее редакционные письма. Обязанности на дистанции ненавязчиво радовали, а мысль о пьесе и вовсе согревала. Конечно, должны были начаться и случаться всяческие приготовления, о которых едва ли станет известно посторонним, реклама и так далее… Что-то было в кабинете озвучено насчёт интервью? И, параллельно указанным пунктам – первая читка будущего каста.

День, на который намечалось мероприятие, не являлся для театра особенным, и Эрика вторично подумала, что вряд ли её мнение играет какую-то роль. Александр, однако, преисполненный решимости видеть автора, молчал несколько недель, не позволяя усомниться, но и ничего не подтверждая. И только его Твиттер, теперь отслеживаемый, выдал весьма интересное сообщение:

«Начинаю совершенно-неожиданно-абсолютно новый проект. К делу привлечены: два лучших друга и один молодой автор».

Под твитом за считанные часы выросла стена из вопросов от театральной элиты, репортёров и друзей. Через три дня Эрика наткнулась в «Эйвери-маунтин пост» на заметку о постановке, которой занимается Александр Гаррет. Позднее – на ещё одну, уже в другой газете. Большое начало, по-видимому, обретало всё больший размах. Мелли радовалась и с трудом отмалчивалась на работе, Виктор бомбардировал СМС-ками со смайлами и неустанно поздравлял. Всё было замечательно.

Подъезжая к театру в день читки, Эрика предвкушала многочисленные интереснейшие знакомства, о которых недавно не смела и мечтать. Александр, как было оговорено, сам выбирал исполнителей, руководствуясь их профессиональными качествами, а не персональными предпочтениями. Мисс Рубинштейн доверяла ему уже на том основании, что наличие Эйба Дженнингса в спектакле гарантировало и зрителей, и публикации. И, если пойдёт гладко, официальную ДВД-версию «Леди Батлер» – тем более, для театра Гордона выпуск таких дисков был традицией.