Черная вдова

Кабан удалялся в чащу... с каким-то смельчаком на спине.

Профессор с трудом перевел дух.

– Ну, знаете, - держась за левую сторону груди, прохрипел он, - от таких штучек можно раньше времени на тот свет.

Иркабаеву было неловко, ведь инициатором прогулки являлся он. Мансур Ниязович пытался все превратить в шутку, но Валерий Платонович долго не мог прийти в себя, твердя, что в лесопарк он больше ни ногой. Они уже давно вернулись в город, а профессор нет-нет да оглядывался по сторонам, словно ожидая из-за каждого угла нападения хищного зверя.

Окончательно он успокоился лишь тогда, когда они добрались до толпы у бювета и слились с людской массой.

Они решили устроиться где-нибудь на скамейке и отдохнуть. Проходя мимо очередного фотографа, Иркабаев обратил внимание спутника на реквизит.

– Может, рискнем?
– подмигнул Мансур Ниязович.

Профессор не смог сдержать улыбку. Можно было сняться у декоративного колодца, красочного, со всяческими завитушками и украшениями. Местный, так сказать, колорит. Здесь же стоял автомобиль - дедушка современных лимузинов. Надевай цилиндр, краги, садись за руль, и фотограф перенесет вас в первое десятилетие нашего века... Запечатлевал он клиентов и просто на фоне бювета.

Что особенно умилило Скворцова-Шанявского, так это табличка, прикрепленная к штативу: "Вас обслуживает мастер художественной фотографии Роман Евграфович Сегеди. Качество гарантирую! Срок исполнения - двадцать часов!"

Сам мастер Сегеди сидел рядом на стульчике, лениво потягивая пепси-колу прямо из бутылочки. Он тоже был весьма колоритен, с длинными прямыми волосами а-ля Гоголь. Но в отличие от великого писателя имел еще свисающие ниже подбородка запорожские усы.

Валерий Платонович спросил у него:

– Простите, а почему именно двадцать часов, а не сутки?

Мастер, почуяв потенциальных клиентов, отставил пепси-колу, встал со стула. И вдруг на плечо профессора легла чья-то рука. Он быстро обернулся. А дальше...

Валерий Платонович даже не смог крикнуть. Перехватило горло, сердце сдавил железный обруч. Сзади, оскалив розовую пасть с длинными желтоватыми клыками и протягивая к его лицу кривые, словно покрытые лаком когти, стоял на задних лапах огромный медведь.

У профессора все поплыло перед глазами, и он провалился в бездну.

Сколько он был без сознания, определить не мог. Возвращалось оно медленно, отрывочно.

Запах нашатыря, камфоры... Боль в руке на внутреннем сгибе локтя. Потом его куда-то везли на машине. Смутные видения - то Иркабаев, то человек в докторской шапочке, то испуганное прекрасное лицо молодой женщины с очень знакомыми чертами...

Окончательно Скворцов-Шанявский пришел в себя в больничной палате. Он лежал на койке без пиджака и туфель. И уже другой врач, пожилая женщина, мерила ему давление.

– Ну, как вы?
– уже совсем отчетливо услышал ее голос Валерий Платонович.

Он вспомнил розовую пасть, жуткие клыки и чуть приподнял голову, стараясь разглядеть себя - за что же цапнул медведь.

– Лежите, - ласково, но настойчиво попросила доктор.
– Гипертонией не страдаете?

– Нет, а что?
– не понимая, почему же он в больнице, если все цело и боли в теле не чувствуется, ответил профессор.

– Давление немного подскочило, - сказала врач.
– Как же так, дорогой товарищ?
– с ноткой осуждения продолжала она, будто виноват был сам Валерий Платонович.

– Медведь же, не заяц...
– нахмурился Скворцов-Шанявский.

– Ваш медведь стоит за дверью и плачет, - улыбнулась женщина и поднялась.
– Два-три дня я вас понаблюдаю. Медсестра из приемного покоя сейчас занята, оформим попозже. Не вставайте пока.

И вышла, оставив профессора в недоумении насчет медведя.

В комнату буквально влетел Иркабаев, а с ним... Орыся!

Да, да, это была она, хотя узнать в молодой заплаканной женщине ту Орысю, что видел Скворцов-Шанявский в Средневолжске, было трудно.

– Валерий Платонович, умоляю, простите!
– бросилась она к кровати.
– Я не хотела, честное слово!

Профессор и вовсе опешил, не понимая, какое отношение имеет Орыся к тому, что он в больнице. Валерия Платоновича больше занимал вопрос, каким образом она так преобразилась. Он все еще не мог поверить, что та невзрачная, какая-то забитая, некрасиво одетая женщина - истинная красавица!

А Орыся продолжала:

– Я так обрадовалась, увидев вас...

– Я тоже... тоже рад!
– профессор схватил протянутые к нему руки. Ругал себя, что не взял ваш адрес. Да вы садитесь, садитесь!

– Господи, я так испугалась!
– присела на краешек койки Орыся.
– Дура, надо было подумать!

– Объясните наконец, о чем это вы?
– спросил Скворцов-Шанявский, не выпуская ее рук и радуясь, что она не пытается их высвободить. Он откровенно любовался редкой красотой.

– Так это же я...
– пролепетала Орыся.
– Ну, лапу вам на плечо...

– Вы?
– изумился профессор.

– Да, - кивнула Орыся.
– Я работаю у фотографа.

Тут только до Валерия Платоновича дошел смысл происшедшего.

Он не знал, как реагировать. "Шутка" могла плохо кончиться.

– А что, получилось довольно натурально!
– бодро сказал профессор.

Он даже посмеялся над собой и попытался реабилитироваться перед Орысей, объяснив свой обморок тем, что находился под впечатлением событий, случившихся незадолго в лесопарке.

Орыся вновь стала просить прощения за легкомысленный поступок, но Валерий Платонович замахал руками:

– Полно вам, инцидент исчерпан! Нет худа без добра: вы рядом, и это чудно!

– Ну, слава богу, - немного успокоилась Орыся.

– Одного не пойму, - сказал профессор.
– Вы, с вашими внешними данными, и прячетесь в шкуру!

– А мне нравится, - ответила Орыся.
– Работка - не бей лежачего. На свежем воздухе. Да и понять можно... Вы знаете, как любят сниматься рядом со мной? Вернее, якобы с живым медведем! Отбоя нет!

– Я предпочел бы в таком виде, какая вы сейчас, - улыбнулся Валерий Платонович.
– Верно, Мансур Ниязович?
– повернулся он к Иркабаеву, смиренно стоящему у изголовья кровати.