Черная вдова

Орыся постаралась успокоить Леонида Анисимовича, что, мол, обойдется. Он простился с ней все еще озабоченный и печальный, даже забыл прихватить клетчатую сумку на колесиках, с которой пришел. Орыся напомнила ему о сумке, оставленной в комнате. Жоголь забрал ее и вышел со двора.

Орыся снова прилегла, заснула наконец. Ей приснился нехороший сон. Неведомо, в каком городе - то ли в Трускавце, то ли в Средневолжске, а возможно и в Южноморске - она увидела на улице в толпе своего Димку. Бросилась к нему, но сын затерялся среди людей. Сколько она его ни искала, нигде не могла обнаружить. И вдруг отчетливо и безнадежно, как это может быть только в сновидении, Орыся поняла: утрата ее окончательна. Ей захотелось плакать, но слезы не шли. Отчаяние перехватило горло. Кто-то тронул ее за плечо и спросил:

– Где?

– Не знаю, - пробормотала она.

– Где деньги?
– снова прозвучал голос Скворцова-Шанявского.

Орыся с трудом расклеила веки, все еще не понимая, что с ней происходит. Явь медленно входила в сознание.

– Ты что, не ходила в сберкассу?
– стоя над ней, спросил Валерий Платонович.

Тут только она окончательно проснулась, тяжело вздохнула, стряхивая с себя дурной сон, и сказала:

– Была, была... Там, в индийской сумочке, в твоей комнате. За шкафом.

Профессор вышел. Сторожук поднялась с постели, поправила прическу. Скворцов-Шанявский вернулся через минуту. В руках у него была сумочка из змеиной кожи.

– Что это?
– зловеще спросил он, показывая какие-то пачки.

– Как что - деньги, - ответила Орыся.

В комнате был полумрак - днем Орыся зашторивала окна для прохлады.

– Не могла найти другое время для шуток?
– вскипел профессор.

– Какие шутки?
– удивилась Орыся.
– В банковской упаковке, сторублевки...

– Сторублевки?!
– завопил Скворцов-Шанявский, швырнув в нее сумочку с пачками.

Сумка шлепнулась на пол, и бумажки разлетелись по комнате. Сторожук невольно нагнулась, подняла несколько штук и обомлела.

Это были листки перекидного календаря.

– А где... где деньги?
– заикаясь, спросила Орыся.

Она ничего не понимала.

– Да, где?
– сложив, как Наполеон, руки на груди, Скворцов-Шанявский смерил ее презрительно-уничтожающим взглядом.

– Я же сама, своими руками...
– лепетала Орыся, лихорадочно осматривая внутренности сумочки.
– Два раза пересчитывала...

Кроме календарей, бог весть каким путем оказавшихся, в ней не было ни рубля.

Сбивчиво, находясь почти в истерике, Орыся стала объяснять, что действительно ходила в сберкассу и сняла с аккредитива все деньги.

– Давай подробно: как ты туда добралась, что именно делала и каким образом вернулась домой!
– потребовал грозно профессор.

Он восседал на стуле в позе беспощадного судьи.

Орыся попыталась восстановить в мельчайших деталях свой поход за деньгами.

– А, может, это - кассирша?
– высказала она свое предположение.

– Что - кассирша?
– с сарказмом спросил Валерий Платонович.

– Ну, понимаешь, я сразу заметила: глаза у нее странные. Прямо как у гипнотизера! Может, она того, загипнотизировала меня и вместо настоящих денег подсунула вот это?
– схватилась за последнюю соломинку Сторожук, потому что совершенно не могла себе представить, каким образом радужные сторублевые банковские билеты могли превратиться в ничего не стоящие бумажки.

– Нет, ты понимаешь, что ты говоришь?
– покачал головой профессор. Это ведь полная чушь! Ребенок, и тот не додумался бы до такой глупости!

– Но куда же они могли деться?!
– Орыся в отчаянии заломила руки.

Скворцов-Шанявский встал, прошелся по комнате.

– Кто-нибудь заходил к нам?
– остановился он возле Сторожук.

– Никого посторонних, - заверила она.
– Вадим приезжал обедать. Я пошла к Элефтерии Константиновне, принесла ему голубцов.

– Та-ак, - протянул Валерий Платонович.
– Значит, какое-то время Вадим находился в доме один.
– Он помолчал, подумал.
– Ты говорила ему о деньгах?

– Зачем?
– вопросом на вопрос ответила Орыся и, вспомнив, добавила: Да, потом заходил Жоголь. Попросил разрешения позвонить в Москву. Чтобы не мешать, я вышла в сад.

Услышав имя Жоголя, Скворцов-Шанявский помрачнел.

"А может быть, пропажа этих пятидесяти тысяч сродни тому, как исчезли в Средневолжске наследственные драгоценности ярцевской жены?" - мелькнуло у него в голове.

– Значит, Ленечка тебя навещал, - процедил сквозь зубы Скворцов-Шанявский, чувствуя, что внутри у него все закипает.
– И опять в мое отсутствие... Ну-ну! Вот кобелина! Впрочем, ты не лучше! Сука!

Орысе показалось, что профессор замахнулся. Резко оттолкнувшись от пола, она вместе со стулом отскочила назад. Стул упал. У Орыси потемнело в глазах - не дай бог ударит, тогда...

– Ты сам... сам!
– гневно бросила она в лицо профессору.
– Кто заставлял меня крутить шуры-амуры с твоим Жоголем? Кто?! Чуть ли не укладывал к нему в постель! Между прочим, твой Ленечка оказался благороднее тебя! Да, да, в тысячу раз порядочнее! Так, поиграл в поддавки, позлил тебя, и все!

Валерий Платонович сжал кулаки, подался вперед, но сдержался. Последние слова молодой женщины произвели действие - он, кажется, справился с приступом ярости.

Воспользовавшись этим, Орыся поспешно пересказала, что сообщил ей Жоголь о своем сыне и его странной записке. Валерий Платонович не слушал. Его мучил вопрос: где взять деньги?

– Позор!
– семенил он по комнате.
– Я дал слово, соображаешь, слово дал, что верну сегодня долг!

– Попроси обождать, - осторожно сказала Орыся.
– Ну, несколько дней.

– Да это хуже, чем... чем...
– вскричал профессор, но так и не подыскал нужного сравнения.

Орысе стало жалко его. В таком положении Скворцова-Шанявского она еще не видела. И еще мучило, что всему виной она.

– Валерий, - сказала Орыся мягко, - ты же все можешь. Ну, позвони, пойди...

– Куда?
– перебил он ее.
– К кому?! Вот если бы в Москве...
– Он хотел еще что-то сказать, но, передумав, махнул рукой и вышел, хлопнув дверью.

Оставшись одна, Орыся некоторое время сидела в оцепенении. Потом, словно очнувшись, зачем-то собрала разбросанные по полу листки календаря и сложила их в индийскую сумочку. А в голове лихорадочно билось: куда исчезли деньги, кто подменил их, где?