Чернее

– - А вы? Вы хотели?

– - И я хотел, конечно.

– - Здорово. Олечке повезло.

– - Это нам повезло.

– - Ей больше.

– - Ну не знаю.
– - Он замолчал.
– - А как ваши родители?

Лучше б не спрашивал.

У меня хорошие отношения с мамой: я ей вру все время.

Мама живет, как может. Пытается верить в бога. Получается так себе.

В прошлый раз я приезжала к ней на Пасху, мы в церковь ходили, я мужественно всю всенощную отстояла -- ради мамы же! Пришли домой, закрываем дверь в тамбуре, ну и громко у меня получилось -- дверь железная.

– - Тише!

– - прошипела мама.
– - Людей разбудишь! Это мы сегодня не спим -- для нас Христос воскрес, а для некоторых он даже не рождался.

– - Не думаю, чтоб основной посыл христианства именно в этом, -- не удержалась я.

– - Ты слишком много думаешь!
– - рыкнула она, и я поняла, что вся эта ночь и гудящие от усталости ноги -- все это было без толку -- я снова ее разозлила.

Впрочем, это были мелочи в сравнении с тем разговором, который случился тогда, давно... Я в тот день была особенно едкая. Тогда в кухне еще работало радио, может, это оно виновато -- передавали новости, а в них всегда есть что-то эдакое, провоцирующее богоборчество.

И сказала:

– - Ну вот за что бог так с этими людьми?

А мама:

– - Ну ты же помнишь Писание. Они не были грешнее других. Но их смерть стала назиданием для прочих. Чтобы покаялись.

– - Тогда это терроризм. Убивать случайных людей, чтобы запугать всех остальных и заставить жить по своим правилам.

– - И этот человек семь лет ходил на воскресную школу!
– - Мама уже начала искажаться.

Я поняла, что наделала.

– - Мам, мам, это я так сказала!

– - Ты никогда не думаешь, что говоришь! А мне за тебя держать ответ на Страшном Суде! Мне!
– - Морщины, уголки глаз и губ -- все на ее лице как-то заострилось. В ее душе всегда было полно битого стекла, на которое она порой наступала, и часто -- из-за меня.

– - Мама!
– - Мне было ужасно стыдно.

– - Господа Бога... сравнивать с террористами! Да как мог твой поганый язык!
– - Она упала на колени и заломила руки.
– - Господи, господи, прости ей...

Я вышла из кухни. Сидела в зале, за стеной, но слышала, как она молится. И я молилась. Молилась всем богам и божкам вселенной, могущественным и хилым, чтобы ей полегчало, чтобы отпустило, чтобы прошло поскорее... И ругала себя и свой поганый язык.

Но поганый язык ведь до всех грехов хорош -- и я научилась врать.

Теперь мама ничего дурного в адрес своей веры не слышала, в то время как я потеряла эту веру окончательно и бесповоротно (а ведь тогда, когда я дразнила ее -- тогда еще верила, верила!). Вера ушла, как вода из ванны с плохо заткнутой пробкой. Ничего не изменилось -- лишь лицемерить оказалось легче. Это кто верует, того тянет на правду. Вера и правда -- они сестры. Ими служат. А я, видимо, отслужила свое.

– - В чем ты сейчас ходишь -- носишь плащ или пальто еще?

– - Ношу плащ. Пальто отдала Таньке. Она сейчас немного бедствует. Зарплаты хватает на аренду и на еду. Еще отдала ей ботинки и большой свитер шерстяной. Она хочет подрабатывать, листовки на улице раздавать, а холодно...

– - Ну ладно, отдала и отдала. В следующей жизни тебе Господь воздаст...

Пальто было старенькое, ботинки подтекали, свитер уродлив, как моя жизнь, за что тут воздавать? Но я молчу.

– - Я тебе, хочешь, соберу посылочку...

– - Нет. Я сама куплю. Я разъелась, с размером не угадаешь. Сфотографируюсь в новом и пришлю фото.

Как всегда -- вместо бога стремится "воздавать" старая, больная женщина! Фигушки. Одолжу у кого-нибудь новые вещи, сфоткаюсь и отправлю ей.

– - Слушай, помнишь, вашу библиотекаршу, маленькую? Умерла недавно.

– - Да ты что! Как же так?! Ей же всего лет пятьдесят было...

– - Сердце больное. Ну и обмен веществ был нарушен... Вот и умерла. Очень жалко, в библиотеке, правда, никаких мероприятий не проводили, чтобы детей трауром не расстраивать. Я просто случайно узнала. Шла мимо, думаю: зайду, поговорю с ней, вот мне коллега ее и рассказали. Оказывается, она замужем была последние года три. Где-то в Интернете познакомилась с мужчиной, тоже инвалидом, только по зрению. Очень он убивался на похоронах... Жалко ее, бедную. Так она тебя любила! Я всегда ей о тебе рассказывала. Правда, в последнее время что рассказывать-то было -- успехов-то никаких...

– - Ма-ам, ну не начинай, а...

– - Ладно. Купи себе новую одежду. Только в магазин иди с кем-то понимающим, а то вечно возьмешь что-то, что на тебе как на корове седло. Даже несчастной калеке Господь мужа послал вон, а тебе -- нет, а все почему? Одеваешься как пугало. Ну и еще потому, что плохо молишься, конечно. И в храм не ходишь.

– - Хожу.

– - А, знаю, как ты ходишь, сразу сбегаешь после "Отче наш"...

Ничего ты не знаешь, мама. Я вообще забыла, когда там в последний раз была.

– - Купи себе шубку или дубленку, -- вдруг завершает она.
– - Не мерзни.

И тут -- мне больно, страшно больно, потому что она меня очень любит. А я ей вру. Это подло и низко. Но я продолжаю врать:

– - Не мерзну. Не выдумывай.

Танька приехала в Питер через два года после меня. Развелась с мужем и переехала. Брак недолгий, меньше года. Как она сама говорила: так, от скуки замуж сгоняла. В нашем городе действительно скучно, так что я ее понимала.

Она не изменилась, такая же высокая трагическая фигура в черных джинсах и темной рубашке. Только стричься стала короче и интереснее -- ей шла асимметрия.

Я была рада, что она теперь живет в одном городе со мной. Танька стала моим ухом. Ухом-одеялом, которое выслушивает и согревает. Мы вмести пили.

В тот вечер мы праздновали новоселье, Танька переехала на очередную съемную квартиру. Квартирка дешевая, мебели -- раз и обчелся, но какой-то знакомый подсуетил ей старую кровать, которая у него в разобранном виде на лоджии сто лет простояла. Мы с Танькой пытались ее собрать.

– - Короче, смотри... Вот этот болт должен войти вот в эту дырку, слышишь!
– - командовала Танька.
– - Давай, я двигаю планку, а ты целься болтом...

– - Не лезет он туда!

– - Как это не лезет?

– - Выше подними! Нет, теперь ниже! Чуть-чуть левее...

– - Выше-ниже... Черт, Людка, с тобой как с моим мужем в постели...

От смеха у меня так задрожали руки, что теперь попасть было нереально.

– - Блин, ты сама виновата!

– - Ну давай еще раз!

– - Я... я... не могу!
– - я валялась на полу.
– - Все, все... как твой муж...

– - Вставай давай!

Танька потащила меня к развалине, которой предстояло стать кроватью.